Moskva, Moscow, Russian Federation
The article raises one of the topical problems of contemporary literary criticism - the destruction of the idyllic worldview in the story of E.I. Nosov «Usvyatskiye shlemonostsy». The inevitability of the collapse of the idyllic world with the onset of war is consistently proved.
idyll, war, E.I. Nosov, being.
Повесть Е.И. Носова – значительное явление прозы о Великой Отечественной войне в ХХ в. Причиной этому послужила уникальная концепция войны, воплощенная писателем. Он создает идиллическую модель мира, убедительно доказывая невозможность ее сохранения в условиях войны.
Опираясь на определение М.М. Бахтина, можно полагать, что Е.И. Носов создает «земледельчески-трудовой» тип идиллии. На это указывают присутствующие в повести черты, выделяемые ученым (подробнее об этом [1]).
Целесообразно провести анализ идиллического бытия в произведении, исходя из широкого (вне узко жанрового) толкования идиллии на основе определения В.Е. Хализева, трактовавшего идиллическое как «… присутствие в извечно несовершенной <…> реальности неких "зон" (очагов) гармонии, единения людей, их взаимной душевной расположенности» (см.: [5, С. 369]).
В повести «несовершенной реальностью» является война, а Усвяты – противоположным полюсом, то есть «очагом гармонии, единения людей, их взаимной расположенности».
Традиционные свойства идиллического типа обнаруживаются с первых строк повести: «В лето, как быть тому, Касьян косил с усвятскими мужиками сено. Солнце едва только выстоялось по-над лесом, а Касьян уже успел навихлять плечо щедрой тяжестью» [4, С. 3]. Летописное начало относит нас к древним устоям поколений предков, народное песенное начало проявляется в интонационном строе. Сформирована вневременная точка отсчета воинской доблести жителей Усвятов, придавая ощущение цикличности жизни. Финальный образ курганного орла, похожего «на распростертую черную рубаху» [4, С. 192] и летописное начало образуют раму героических свершений героев.
Лексика повести (навихлять плечо, обливной камушек, парной сонный туманец и др. примеры) воспроизводит не только гармонию народной жизни, любовное отношение к своему миру, крестьянской работе, но и явно ориентирована на создание идиллического хронотопа. Картина косьбы – эталон крестьянского труда, герой наслаждается своей работой, «непроворотными травами»: «Радуясь погожему утру, выпавшей удаче и самой косьбе <…>». Герой испытывает ощущение полноты Бытия и необыкновенную радость от «чистой своей работы».
Место косьбы – это центр его идиллического мироощущения, так как отсюда «< …> со счастливым прищуром озирал и остальной белый свет: сызмальства утешную речку Остомлю, помеченную на всем своем несмелом, увертливом бегу прибрежными лозняками, столешную гладь лугов на той стороне, свою деревеньку Усвяты на дальнем взгорье, уже затеплившуюся избами под ранним червонным солнцем, и тоненькую свечечку колокольни, розово и невесомо сиявшую в стороне над хлебами в соседнем селе, отсюда не видном, – в Верхних Ставцах» [4, C. 3-4]. Простор, охваченный «счастливым прищуром», утверждает Усвяты центром мироздания, точкой отсчета Благодати, где сформировались герои, подчеркивая самодостаточность пространства «Касьяновой вселенной», выезжать за пределы которой «было не принято». Не знают усвятцы предела земли русской, не имеют четкого представления о других местах «куда бежала текла-бежала Остомля-река, далеко ли от края России стояли его Усвяты и досягаем ли вообще предел русской земли, толком он не знал…» [4, C. 5]. Центром идиллического бытия испокон веков считается земледельческий труд, значимое место отведено покосу, начало которого вызывает трепетное отношение: Касьян, хотя и «попривык к сапогам», «всегда плел свежую пару (лаптей – Л.Щ.) к петрову дню, к покосам» [4, C. 6].
Работа в поле – это момент единения с общинным миром. Не только мужчины – косари, но и жены с детьми ждут светлого праздника, в момент которого ощущение счастья, гармонии достигает наивысшей точки. В нее включаются все от мала до велика.
Обед в поле проходит по заведенному укладу: «…горкой высилась складчина: снесли вместе и навалили безо всякого порядка яиц, бочковых огурцов, отварной солонины, охапок лука, чеснока, картошки, сала, и все это вперемешку с пирогами всех фасонов и размеров – серыми, белыми, ржаными, кто на какие сподобился» [4, C. 12]. Подробнее с основными чертами описанного в повести «земледельчески-трудового» образа жизни можно ознакомиться в научном исследовании по истории (см.: [2; 3]).
Приветствие вновь прибывших соотносится с древним укладом: «– Мир вам, люди добрые, – чинно поклонилась Натаха и выложила и свою снедь на общую скатерть» [4, C. 13]. Обед во время косьбы можно воспринимать как кульминационную точку в сюжете, с позиции идиллического мироощущения – это вершина мира усвятцев.
Однако мир идиллии нарушает война «<…> вместе с железным звоном рельсового обрубка <…>, неотвратимо разрушая в нем привычное восприятие бытия» [4, C. 24]. Обратный путь селян выглядит как «молчаливый гурт, ощетиненный граблями… словно и впрямь ополчение, кликнутое отражать негаданную напасть» [4, C. 21]. Символика смерти появляется и в недавно безмятежной природе: «А позади, над недавним становищем, уже слеталось, драчливо каркало воронье…» [4, C.22]. Приближение к родному дому вызывает в душе покой и умиротворенность, с ним связаны самые лучшие воспоминания, но сейчас герой испытывает «незнакомое чувство щемящей неприютности» [4, C. 24]. Родной дом уже не был надежной защитой, а прежняя жизнь всей деревни с ее ладом отошла безвозвратно. Спасения от войны герой ищет в ночной природе. Он изумляется, отчего ему в родной деревне так «неприютно и тягостно, тогда как в остальной беспредельности, середь которой он теперь <…>, не было горестей, ни тягостной смуты, а парил лишь покой, мир и вот эта извечная благодать» [4, C. 48]. Но и космическая «беспредельность» не защищена от войны и разрушения «<…> приглушенный гуд <…> перешел в гул <…> нездешний и отчужденный, с протяжным стонущим подвыванием, он неотвратимо и властно поглощал все остальные привычные звуки, вызывая в Касьяне настороженное неприятие» [4, C. 49].
Если раньше война воспринималась как нечто чуждое «из иного бытия», то именно с этого момента у героя наступает прозрение, что: «– Это ж она … Она ж летит …», не решаясь произнести вслух это страшное слово, «замены которому не было», он ясно понимает, что покоя (благодати) не осталось «ни в нем самом, ни во всей округе» [4, C. 50]. В утренней тишине (прежде всегда благодатной) явен признак смерти – «безжизненная немота». Ужас охватывает всех жителей, женщины начинают выть. Касьян вспоминает, что последний раз он слышал подобный вой при деревенском пожаре. Пожар, как и война – вселенские беды объединяются в сознании героя. Покой в душе нарушен, утрачен прежний лад жизни, поэтому мятущиеся люди интуитивно ищут духовную опору для нового этапа в их жизни. Мужчины собираются у дедушки Селивана. Когда Касьян приблизился к дому, ему показался святой лик в окошке: «<…> в темной некрашеной раме за серой мутью стекла, как из старой иконы, глядел на него желтенький лик в белесом окладе. И делала ему знаки, призывно кивала щепоть, дескать, зайди, зайди, зайди, мил человек» [4, C. 60] .
Образ Богородицы ассоциируется с мотивом благословения. Именно в доме дедушки Селивана – участника прошлой войны – собрались будущие воины. Происходит своеобразный обмен опытом, братание: «Отноне все мы побратимы, одного кроя одежка: шинель да ремень» [4, C. 63]. Он и благословляет их на войну. Предсказание судьбы односельчанам по Святцам определяет место Касьяна, ему на роду написано быть воином, так как он «природный воитель». Книга с «алтарно пахнущими листами» не только предсказывает судьбу воинам, но и помогает духовному прозрению, они впервые задумались над смыслом жизни. В ней был заложен намек на иную высокую судьбу. Звучит тост: «За шеломы ваши!» [4, C. 80]. В этот момент будущие шлемоносцы задают потаенные вопросы, которых они боятся произнести вслух, как же можно убить человека. Так, на протяжении всего повествования реализуется идея, обозначенная еще в эпиграфе из «Слова о полку Игореве»:
«И по Русской земле тогда
Редко пахари перекликалися,
Но часто граяли враны» [4, C. 3].
Литературный памятник о боевом прошлом России проецирует героическое поведение древних защитников Отечества на современных бойцов и предсказывает неизбежное превращение мирных земледельцев Усвятов в воинов.
Повесть Носова «Усвятские шлемоносцы», появившаяся в 1977 г., сразу же заняла особое место в русской военной прозе, и это не случайно. Ее отличает совершенно особое видение событий войны. Дело не просто в том, что литература второй половины 1970-х утратила интерес к батальным сценам, пиковым, экстремальным ситуациям, а в том, что, создавая свою летопись войны, писатель увидел наступление войны как угрозу старинному ладу, крушение идиллического образа жизни.
1. Bahtin M.M. Idillicheskiy hronotop v romane // Epos i roman. – SPb.: Azbuka, 2000.
2. Gladkov I.S., Piloyan M.G. 2016. Istoriya mirovoy ekonomiki: Nauchnoe izdanie. 2-e izdanie, ispravlennoe i dopolnennoe. – M.: Prospekt. – 384 s. ISBN: 978-5-98163-055-2; ISBN: 978-5-392-23706-7
3. Gladkov I.S., Piloyan M.G. 2007. Istoriya mirovoy ekonomiki. – M.: Binom. Lab. znaniy. – 215 s. ISBN: 978-5-94774-663-1
4. Nosov E. Usvyatskie shlemonoscy: Povesti, rasskazy. – M., 1989. S. 3.
5. Halizev V.E. Cennostnye orientacii russkoy klassiki. – M., 2005. – S. 369.
