PERSONALITY - SUSTAINABLE DEVELOPMENT - SAFETY
Journal: LIVING PSYCHOLOGY
Volume 1 № 2
, 2014
Rubrics: PSYCHOLOGY
Authors:
1.
Liberal Arts University
Type:
Article
Pages:
from 60
to 65
Status:
Published
Received:
20.06.2014
Accepted:
25.06.2014
Published:
25.06.2014
Subject area:
19.00.00
15
15
Language:
Russian
Keywords:
Personality, development, safety, psychology, psychology of safety, Self-identity, society, social health
Abstract (English):
On the one hand, the modern social and political lexicon does not particularly respect the term “sustainability”. The framework of categories for the phenomenon of modernization has a greater value. On the other hand, the laws of dialectics operating in all countries regardless the wish of individual persons take into account the essential combination of sustainability and variability.
On the one hand, the modern social and political lexicon does not particularly respect the term “sustainability”. The framework of categories for the phenomenon of modernization has a greater value. On the other hand, the laws of dialectics operating in all countries regardless the wish of individual persons take into account the essential combination of sustainability and variability.
Keywords:
Personality, development, safety, psychology, psychology of safety, Self-identity, society, social health
Personality, development, safety, psychology, psychology of safety, Self-identity, society, social health
ЛИЧНОСТЬ - УЧТОЙЧИВОЕ РАЗВИТИЕ - БЕЗОПАСНОСТЬ поэтому также как в случае болезней тела, нужно не просто бороться с отдельной болезнью, а вообще поставить задачу усиления иммунитета, в данном случае духовного иммунитета. Если вы ее решите, то преодолеете все болезни сразу. Мысли, убеждения, внутренний диалог оказывают созидающее влияние на сценарий жизни человека. Они проявляются не только в поведении, переживаниях, но также в установке и готовности активно решать жизненные проблемы. Литература 1. Толстой Л.Н. Христианство и патриотизм.Т.-39. Статьи 1893-1898.М.: Изд-во «Художественная литература».1956. 2. Грегори Бейтсон. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии /Пер с англ. Вступит. статьи: А.М.Эткинд «На пути к экологии разума». -М.: Смысл, 2000. 3. Роберт Антон Уилсон. Психология эволюции /Перевод с англ. под ред. Я.Невструева.-К.: «ЯНУС», 1998. 4. http://murzim.ru/nauka/psihologija/vvedenie-v-psihologiju/26640-primery-strukturnyh-modeley-lichnosti.html. 5. Серван-Шрейбер, Д. Антистресс. Как победить стресс, тревогу и депрессию без лекарств и психоанализа (пер. с англ. Э.А.Болдиной.).-М.:РИПОЛ классик, 2012. С одной стороны в современной социально-политической лексике термин «устойчивость» не пользуется серьезным уважением, большую ценность имеет категориальный аппарат феномена модернизации. С другой стороны, законы диалектики, функционирующие во всех странах, независимо от желания отдельных личностей, учитывают необходимое сочетание устойчивости и изменчивости. При критическом подходе модернизация - это вариант модели неустойчивого развития ради преобразований научного, технологического, социально-экономического характера. Иначе говоря, ради преобразований в сфере материальной и духовной культуры. В этой модели пока не нашла своего места интерпретация психологии устойчивости (или изменчивости) в формате психологии безопасности. Модернизация культуры в ее совокупности не ограничена с точки зрения индивидуального субъекта, она ограничена только как таковая, сама по себе. Психология безопасности позволяет посмотреть на устойчивость самих актов преобразований в рамках целостной интерпретации системы «личность - устойчивое развитие - безопасность». Напомним утверждение специалиста по безопасному развитию цивилизации А.Д. Урсула: «Если мы принимаем принцип обеспечения безопасности через развитие, то это однозначно приводит к обеспечению безопасности, именно через устойчивое развитие, и иной модели развития, где могла бы быть гарантирована безопасность, причем на длительное время, просто не существует»1. Психология безопасности расширяет традиционно сложившиеся сферы влияния, показывая вместе с тем, что в ней могут действовать методологические принципы различных областей психологической науки. Это целостность и системность делает психологическую трактовку безопасности глобальной и ограниченной одновременно. Глобальной, поскольку она применима к социальным субъектам всех уровней, и ограниченной, поскольку она неизбежно связана со сферой субъективного: социальными представлениями о безопасности, социальными стереотипами и смыслоориентированностью на безопасность жизнедеятельности. Не случайно в организационной структуре и практике ООН вопросы устойчивого развития международного сообщества, создания условий для устойчивого развития природных и социальных ресурсов человечества занимают важное место. В 1992 г. главы Правительств приняли «Повестку на ХХI век - всеобъемлющий план глобальных действий по всем направлениям устойчивого развития»2. Потребность в социальной устойчивости настолько велика, что в 2002 г. на Всемирном саммите «была расширена и усилена концепция устойчивого развития, особенно в отношении взаимосвязей между экономическим и социальным развитием»3 в интересах безопасности человека во всей амплитуде ее обеспечения. Взаимодействие личностей и социальных групп составляет движущую силу и «стратегический запас» в деятельности по обеспечению психологии безопасности. Когнитивная, мотивационная и коммуникационная сторона предметно-практической деятельности индивидов, их межличностных и социальных отношений является тем важным основанием, которое созидает, конструирует и совершенствует как стратегию, так и оперативные решения по достижению уровня психологически безопасного функционирования. Межличностные отношения реализуются в системе установок, ожиданий, стереотипов, ориентаций, через которые люди воспринимают и оценивают друг друга, т.е. субъективно переживаемых взаимосвязях между ними, проявляющихся в характере и способах взаимных влияний, оказываемых людьми друг на друга в процессе совместной деятельности и общения. При этом в современном динамично развивающемся мире «люди меняют свой образ мыслей и поведение с такой быстротой, как меняются их интересы; их намерения - это векселя на короткий срок…»4. Поле социальных взаимодействий создает изменчивость картины мира социального субъекта, лабильность его социальных представлений, перманентную коррекцию роли социального субъекта. Отношение личности к себе и к миру в параметрах безопасности становится компонентом ее Я-концепции. Известно, что представления о-концепции имеют глубокие корни в мировой философии и психологии. Так, еще в конце XIX в. американский философ и психолог У. Джемс рассматривал глобальное, личностное Я (Self) как двойственное образование, соединяющее в себе Я-сознающее (Г), трактуемое им как чистый опыт, и Я-как-объект (Me), означающее содержание этого опыта. Иными словами, У. Джемс рассматривал способность самовосприятия как врожденное свойство человеческой психики, не зависящее от социальных взаимодействий. Следующим шагом на пути объяснения феномена Я-концепции стала теория зеркального Я Ч. Кули, согласно которой зеркальное Я может возникать (но не всегда) на основе символического взаимодействия индивида с разнообразными первичными группами, членом которых он является5. Основоположник символического интеракционизма Дж. Мид развил учение Ч. Кули о зеркальном Я, усилив значимость социальных взаимодействий в формировании Я-концепции. Согласно принципам символического интеракционизма, формирование Я-образов представляет собой разновидность приспособительного поведения, развившуюся у людей в силу их коллективного образа жизни, и именно способность относиться к себе самому как к перцептуальному объекту выделяет человека из животного мира. В то время как животные могут реагировать только непосредственно друг на друга, люди реагируют также и на себя самих. При этом, создавая свой Я-образ, каждый человек соотносит его с картиной мира, разделяемой его социальной группой, достигая определенный адаптационный эффект совладающего поведения. В структуре Я Дж. Мид, вслед за У. Джемсом, выделял такие две компоненты, как I и Me. Однако, в отличие от У. Джемса, Me трактуется как результат социальных взаимодействий индивида, «организованный ряд отношений с другими, предполагаемый самой личностью»6, как «обыденный, привычный индивид»7. Определяющая роль социальных взаимодействий в концепции Мида проявляется в том, что личность как субъект деятельности не может сознавать I - оно может быть осознано только Me в результате осуществления акта взаимодействия, выявляющего его в социальной данности другим индивидом. Подходы У. Джемса и Дж. Мида к Я-концепции являются различными в том смысле, что первый из них абсолютизирует роль самопознающей деятельности индивида в формировании Я-концепции, второй же обращает внимание на воспроизведение образов, созданных другим, на роль социального взаимодействия как поля взаимной коррекции образа I. В дальнейшем в психологии XX века возникли и иные определения Я-концепции, причем большинство из них стремится синтезировать основные идеи двух указанных подходов, совмещая в понятии Я-концепции признание значимости социального общения с признанием относительной самостоятельности субъекта в создании представлений о своем Я. Кроме того, во многих определениях присутствует стремление отразить внутреннюю структуру Я-концепции, определить ее значение для общения и приспособительного поведения. Учитывая, что «социальное Я - это просто представление или система представлений, подчерпнутая из общения с другими людьми, которые сознание воспринимает как свои собственные»8, представление об угрозе безопасности выступает естественной частью социального Я. Более того, агрессивная сторона Я может не только обозначать источники личностной деформации, но и способствовать субъектно-деятельностным преобразованиям. «Агрессивное Я наиболее явно проявляется в стремлении завладеть предметами, притягательными и для всех остальных; и это обусловлено как тем, что власть над такими предметами… власть над такими предметами нужна человеку для собственного развития, так и угрозой противодействия со стороны других людей, также нуждающихся в них»9. Системность мышления и оценки таких противодействий указывают на умножение обстоятельств развития агрессивных сторон социальных субъектов, если сохранится глобальная тенденция к росту численности населения на Земле, энергопотребления, дефицита питьевой воды, пищи и других природных ресурсов. Задачи ускорения экономического роста, увеличения валового национального продукта, темпов технологического переоснащения, развития транснациональных корпораций, - все эти амбиционные задачи высокомерно игнорируют ценности устойчивого развития. В своем известном исследовании современной цивилизации Ф.Бродель, описывая рост столичных городов как «миры, утратившие равновесие», указывает: «За все приходится расплачиваться - внутри города и вне его, а лучше сказать - там и тут сразу… Ничто из этих реальностей не ускользнуло от внимания наблюдателей и экономистов-теоретиков. Берлин в 1783 году насчитывал 141 283 жителя, в том числе гарнизон в 33 088 человек (вместе с семьями) и 13 тыс. служащих бюрократического аппарата (чиновники и их семьи) плюс 10 074 слуги, т. е., если прибавить двор Фридриха II, 56 тыс. государственных «служащих». В общем, случай патологический10. Картина притяжения городом богатства, знати, роскоши, произведений искусства, моды, чиновников раскрывает источники нарушения равновесия и устойчивости социально-экономической жизни города, роста числа праздных потребителей, воспринимаемых рядовыми гражданами со всей гаммой негативных эмоций, как угроза их ценностям и мотивации. Особенно остро эти картины воспринимаются в период экономического кризиса, когда людьми движут соображения веры, стереотипов при принятии рациональных финансовых решений. Позитивные установки в период экономической устойчивости или подъема обусловливают принятие решений на основе веры в успех. При этом рациональный анализ информации может игнорироваться или отвергаться. В экономической литературе разработаны имитационные модели для экономики различных стран, учитывающие не только эконометрические данные, но и индексы потребительских настроений, а также уровень доверия населения, утрате которого американские исследователи неизменно приписывают ухудшение экономической ситуации, возникновение ситуаций, внушающих страх. В современных условиях не только экономическая неустойчивость воспринимается как угроза безопасному существованию человека после аварии на АЭС Японии в СМИ, в Интернете стала активно обсуждаться тема оценки безопасности атомной энергетики. В ходе интервью на вопрос «А Вы боитесь мирного атома? Из двадцати одного видного политика, ученого, деятеля искусства отрицательный ответ дали только девять человек. При этом есть и яркие позиции другого рода: «Я очень боюсь последствий, которые могут быть от нового Чернобыля. Японская авария может иметь чудовищные последствия» (А. Яблоков, член-корреспондент РАН), «Побаиваюсь, ведь за аварию в одной стране расплачиваться приходится всем» (К. Симонов, генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности)11. Экологические и техногенные угрозы можно преодолевать при условии стабильности международной ситуации и отношений эффективного сотрудничества. Получивший распространение термин «европоцентристское сообщество безопасности» подразумевает сбалансированное взаимодействие Европейского Союза, РФ и США на основе социальных, ценностных и экономических взаимосвязей без дискриминации любой из сторон. Концепция устойчивости социальных отношений опирается на принципы справедливости: «Справедливые устройства могут не быть в равновесии из-за того, что честные поступки не являются в общем случае лучшей реакцией каждого человека на справедливое поведение своих партнеров. Чтобы обеспечить стабильность, люди должны иметь чувство справедливости или проявлять интерес в отношении тех, кто был бы ущемлен их , предательством; предпочтительно же и то, и другое. Когда эти чувства достаточно сильны для преодоления искушения нарушить правила, справедливые схемы стабильны»12. Принципы справедливости легко предаются забвению, когда речь идет о страсти к пышным туалетам, к роскошным костюмам, которые, зачастую, символизируют высокий социальный статус. «Сколько угодно изменяясь, костюм повсюду упрямо свидетельствовал о социальных противоположностях. Законы против роскоши были, таким образом, следствием благоразумия правительств, но в еще большей степени - раздражения высших классов общества, когда те видели, что им подражают нувориши»13. История показывает, что в устойчивых социально-политических системах костюм практически не изменяется по два-три столетия. «В Китае задолго до XV в. костюм мандаринов был одним и тем же - от окрестностей Пекина (с 1421 г. новой столицы) до только еще осваиваемых китайцами провинций Сычуань и Юньнань. И шелковый наряд с золотым шитьем, который нарисовал в 1626 г. отец де Лас Кортес, - это тот самый наряд, который мы еще увидим на стольких гравюрах XVIII в., с теми же «шелковыми разноцветными сапожками»»14. В консервативной Японии кимоно несколько веков оставалось традиционной одеждой. Резкие изменения в костюме происходили, как правило, лишь как результат иноземного завоевания государства, смены этнопсихологических ориентаций, изменения социальных представлений. Не секрет, что изменения в модных тенденциях - это эссеистское отражение динамики социально-экономического развития, это реакция на установки той части населения, которая преодолела прежние экономические форматы и движется к новому уровню благосостояния или, наоборот, утратила чувство социальной, экономической, психологической устойчивости, ищет в модных образцах понимания, сочувствия, сопереживания своему неблагополучию. Не случайно в период депрессий модельеры отвечают на запросы социальных групп своих приверженцев господством черного и серого цветов, а в период устойчивого развития - преобладанием синих, пастельных тонов. Не случайно в некоторых советах по дресс-коду деловым женщинам подсказывают, что надо одеваться на один тон светлее, если она претендует на продвижение в карьерном росте. Фактически, это - ассоциативный намек руководителям на перспективу процветания, устойчивости, успешности. Разумеется, социальные представления о моде имеют значение при понимании феномена психологии безопасности, но вектор движения к мегауровню экономической жизни ставит сегодня вопросы о причинах нестабильности финансовых рынков, о крахах банков и страховых компаний, об устойчивости бюджетных систем отдельных государств. Лауреат Нобелевской премии по экономике Джордж Акерлоф предлагает изучать влияние психологии на траектории экономического развития: «Ни население, ни большинство из тех, кто управляет экономикой, не сумели предвидеть кризис и до сих пор не могут в полной мере объяснить его, поскольку общепринятые экономические теории не учитывают основные элементы иррационального начала. Расхожие экономические теории не принимают во внимание изменение настроений и подхода к бизнесу, которое приводит к кризису. Они не берут в расчет утрату доверия и не учитывают чувства справедливости, делающее зарплаты и цены менее гибкими и мешающее стабилизации экономики. … Отсутствие всех этих понятий в общепринятых объяснениях экономических процессов привело к потере сдерживающего начала, а значит, и к нынешнему кризису. Из-за этого мы и не можем сейчас понять, как справиться с уже наступившим бедствием»15. В заключение, затронем еще один смысловой блок психологии безопасности, но ограничимся его социально-этнографическими ракурсами. Обратимся к проблеме терроризма с позиции культурного релятивизма, признавая возможность различных моделей обеспечения безопасности в сходных ситуациях с учетом историко-культурной специфики. Вот уже несколько десятилетий в Испании характерной чертой социально-политической жизни и фактором, влияющим на состояние защищенности, устойчивости, безопасности личности, является баскский терроризм. Период перехода страны от периода правления Франко к либерально-демократической системе связывали с окончанием эпохи терроризма, с прекращением взрывов на улицах и гибели мирных граждан. Несмотря на получение страной басков автономии и возможности развития политических свобод, террористы продолжали убивать людей. Одно из значимых теоретических исследований этой проблемы предпринял испанский социальный антрополог Хосеба Сулайка. Обладатель нескольких научных степеней в университетах ведущих стран мира показал, что баскский терроризм - это не реакция на режим Франко и его насильственные методы (типичная интерпретация), а модель поведения, основанная на традиционной культуре басков. «В этой культуре, - считает, наш автор, - на содержательном и символическом уровне укоренена установка на то, чтобы убивать и умирать, отстаивая свое дело; эта же культура навязывает своему носителю логику взаимоисключающей альтернативы: «все или ничего», а также не просто поощряет, а буквально освящает непосредственное, прямое действие ради достижения цели»16. Такая трактовка социокультурной обусловленности терроризма как формы угрозы безопасности личности показывает символический характер уничтожения людей: «Боевики ЭТА, убивая своих жертв или устраивая взрывы, действуют как бы помимо своей воли, поскольку сформированы как личности той установкой на ритуальное доминирование, которая постоянно и повсеместно воспроизводит символическое насилие во многих сферах баскской традиционной культуры; будучи перенесенными в реальную политическую жизнь, такое «ритуальное уничтожение противника» и «ритуальное самопожертвование ради победы» оборачиваются вполне реальными убийствами и гибелью самих боевиков»17. Иначе говоря, Х. Сулайко объяснил, что терроризм - это не антитеррор, а особенности этнической культуры, ее самосознания, ее установок и стереотипов. Сформулированные испанским этнографом идеи в восьмидесятые годы ХХ века обсуждаются до сих пор. Так, Х.Аранзади в журнале «Антропология» показывает, что террористы не заинтересованы в устойчивом общественном развитии, так как демократические методы лишают их противоправные действия и насилие морального оправдания в общественном сознании. К сожалению, эти темы актуальны не только в Испании. Итак, ориентация на устойчивость жизнедеятельности субъектов как форма достижения состояния психологической безопасности требует повышенного исследовательского внимания в различных ракурсах: Представление об угрозе безопасности становится частью социального «Я», устойчивость социальных и финансовых систем неразрывно связана с принципами справедливости, с социальными представлениями о справедливых моделях развития. Принятие рациональных экономических решений неразрывно связано с индексом потребительских настроений, с доверием индивидов к экономической политике. Поиск модели противостояния терроризму включает этнопсихологические аспекты обеспечения безопасности.
1. Perelygina E.B. Osnovnye podhody k psihologii korporativnoy bezopasnosti //Psihologiya bezopasnosti v sovremennom mire: Materialy mezhdunarodnogo simpoziuma. 22 aprelya 2010 - Ekaterinburg: Gumanitarnyy universitet, 2010. S 14-22.
2. Sel'e G. Stress bez distressa. M.: Izd-vo «TOM», 2003.
3. Sokolov A.B. Social'noe zdorov'e naseleniya v kontekste transformacionnyh processov v sovemennom rossiyskom obschestve. Krasno-dar.2010. S.4.
4. Sokolov A.B. Social'noe zdorov'e nasele¬niya v kontekste transformacionnyh processov v sovremennom rossiyskom obschestve. Krasnodar 2010. s. 16.
5. Romanenko L.M. Vvedenie v konfliktolo¬giyu zdorov'ya i zdravoohraneniya // Social'nye konflikty: ekspertiza, prognozirovanie, tehno¬logii, razresheniya. M., 2009. Vyp. 15. S. 18.
6. Ustav Vsemirnoy organizacii zdravoohra¬neniya. N'yu-York. 22.07.1964.
