Правителя можно сравнить с лодкой,
народ - с водой: вода может нести лодку,
может ее и опрокинуть.
Сю нь-цзы

1.Политические режимы в современном теоретико-методологическом измерении

Политический (точнее, государственно-правовой) режим - это одна из основных характеристик национальной государственности. Причем, если категории «форма правления» и «форма государственного устройства» имеют непосредственное отношение к характеристике строения государства, специфике организации властных институтов (в этом плане, и форма правления, и форма государственного устройства относительно статичны, устойчивы), то с точки зрения современных представлений о социальных системах, используя последние для изучения природы государства как весьма сложного и многопланового политического и правового образования, «государственно-правовой режим» раскрывает динамическую, функциональную сторону последнего: проявляет то, как на самом деле осуществляется власть, на какой юридической основе либо без нее функционируют государственные институты, органы, учреждения, демонстрирует особенности взаимоотношений государства, общества и личности в конкретном (национальном) политико-правовом поле, ставит вопрос о правах и свободах человека и социума, их гарантиях, в общем, в целом «схватывает» политическую атмосферу в той или иной стране (возможности идеологического плюрализма, религиозного многообразия, легальной оппозиции и т.д.).

Проблема, казалось бы, ясна. Однако в отечественной и зарубежной литературе прошедшего века наблюдается достаточно большой разброс мнений. Например, некоторые отечественные исследователи считают, что политический режим характеризует не форму, а сущность государства и его следует просто «вынести за пределы формы государства» [1, с.151]; другие полагают, что он является такой общей категорией, которая включает в себя в качестве составных элементов и форму правления, и форму государственного устройства [2, с.7].

Нет единства и относительно соотношения таких понятий, как «политический режим», «государственный режим», «политико-правовой режим» и т.п. Поэтому, в порядке концептуального анализа остановимся на нескольких позициях.

Так, можно согласиться с А.Б. Венгеровым, считающим, что: «политический режим, как правило, всегда является политико-правовым и это обстоятельство нельзя упускать из виду. Определение политического режима всегда связано с тем, в каких правовых или антиправовых формах он предстает перед исследователем. Именно конкретная правовая система в содержании своих правоустановительных и правоприменительных актов, в организации политической и судебной власти, закрепленной роли армии и других характеристиках позволяет достаточно точно определять вид политического режима (выделено нами - А.М., Т.М.), прогнозировать его динамику» [3, с.150].

М.Н. Марченко, М.А. Моргунова, С.Ю. Кашкин придерживаются одинаковой и вполне логичной позиции об отношении понятий «политический режим» и «государственный режим», считая, что «государственный режим всегда был и остается важнейшей составной частью политического режима, охватывающего собой не только государство, но и все другие элементы политической системы общества. Политический режим как явление и понятие более общее и более емкое, нежели государственный режим, включает не только методы и способы осуществления государственной власти, но и приемы, способы реализации властных прерогатив негосударственных общественно-политических организаций - составных частей политической системы общества» [4, с.3].

Большой интерес в плане определения категории «государственный режим» имеет рассмотрение его в качестве системы форм, методов и средств и способов властвования через которые государственная власть легитимирует (легитимизирует) не только свое функционирование, но и само существование. В данной дефиниции весьма удачно зафиксирована связь, во-первых, между процессами существования и функционирования власти, которые на самом деле неразрывны, но во многих существующих подходах данная связь не прослеживается и вопрос о государственном (политико-правовом) режиме сводится, как правило, исключительно к проблеме выяснения специфики, направленности и юридической природы имеющих место в том или ином национальном политико-правовом пространстве методов осуществления власти; во-вторых, немалый эвристический интерес вызывает и обращение к феномену легитимности государственной власти, а значит и к таким важным для адекватного понимания сущности конкретного государственного режима и государственности в целом этноментальным и правокультурным характеристикам, как представления граждан определенного государства о «справедливой власти», об уровне эффективности ее действий и институтов, решений, согласие населения страны с проводимой главой государства правовой политикой в различных сферах жизнедеятельности нации, а также в области международных отношений и т.д.

Именно вовлечение «легитимационной проблематики» «оживляет» исследования национальных государств, политических и государственных режимов, так как позволяет максимально приблизить их к современным (глобалистским и антиглобалистским, кризисным и др.) реалиям.

В этой связи, использование прежних объяснительных процедур, ориентированных в основном на «подведение» политической или юридической практики под классовые либо, наоборот, так называемые общечеловеческие (либерально-европоцентристские) познавательные схемы в значительной мере выработали ресурс научной продуктивности. Сегодня уже более чем очевидно, что универсалии правового и политического мира накладываются на плюрализм мировых культур и типов цивилизаций, а значит неизбежно подвергаются эффектам «искривления», постичь которые возможно только с привлечением «понимающих» методик. Правоведение в этом смысле подтверждает статус гуманитарной дисциплины, привлекающей методы культурной антропологии, герменевтики, сравнительного анализа и «понимающей» (в том числе феноменологической) социологии. Юридическая наука в ХХI в. вряд ли сможет стать методологически монистичной. Скорее всего, она будет ориентироваться на различные теоретические проекции, оптимальное совмещение которых видимо и сможет приблизить исследователя к искомому результату.

Например, герменевтика основой любого, в том числе и политико-правового познания, полагает некое «предварительное понимание», заданное традицией, этноментальными установлениями и архетипами национальной правовой культуры, к которой и принадлежит познающий субъект. «Беспредпосылочное мышление в этом плане есть лишь фикция рационализма, не учитывающего конечности человеческого опыта, его историчности» [5, с.198]. Герменевтический анализ, в целом, основанный на аналогии социального действования с текстом, «считывает» всякую активность субъекта (правовую, политическую, экономическую и др.) как своего рода проекцию «коллективного смысла» (коррелирующего с коллективными идеалами, ценностями, стереотипами и т.д.), составляющего достаточно устойчивую структуру социального пространства, в котором подобные действия оказались возможными. «Герменевтический круг» - важнейший аспект процесса понимания — предполагает неизбежность обращения к духовному миру эпохи для адекватного понимания ее (политико-правовых, социально-экономических и иных) фрагментов, «объективаций жизни» (В. Дильтей), в свою очередь, через понимание последних только и можно понять содержание и характер всего рассматриваемого исторического периода.

Поэтому в рамках герменевтической парадигмы для понимания национального государственно-правового или (шире) политико-правового режима следует обратиться к интерпретации следующих источников:

1. нормативных, составляющих правовую структуру режима (законов, подзаконных актов, их соотношениею с иными источниками национальной правой системы);
2. иных культурных артефактов (доктрин, идей, мемуаров, произведений различных видов искусства, быта и др.);
3. специфики общего регулирования поведения населения конкретной страны и в конкретную историческую эпоху, сопряженной с пониманием места и роли обычаев, религиозных канонов, морали, корпоративных норм в общем социально-регулятивном механизме (этот исследовательский момент особенно важен при исследовании сущности переходных государственно-правовых режимов, возникающих в периоды разного рода сСмут, реформаторского «лихолетья», когда многие ранее привычные регуляторы либо вообще перестают действовать, либо деформируются до неузнаваемости).

Предметом же герменевтического толкования последних может быть и выявление расстановки классовых сил (марксистский подход), и определение степени уважения и соблюдения прав и свобод человека и гражданина (либеральный взгляд), и обеспечения достойной жизни общества (евразийцы и др.), и выяснение национального характера существующего политико-правового режима, его соответствия тотальности жизненного уклада социума (историческая школа) и др.

В плане же классификации государственных (политических) режимов некоторые авторы считают «целесообразным в сугубо учебных, академических целях исходить лишь из необходимости самой общей классификации государственных режимов, а именно из подразделения их только на два вида - демократический и недемократический, или антидемократический режимы» [6, 202].

Однако такой подход при всей его кажущейся целесообразности и ясности неизбежно приводит к признанию абсолюта модели биполярного мира (в духе Ф. Хайека) - либо демократия, рыночная экономика, индивидуалистическая теория права и свобода личности, либо тоталитарный коллективизм (часто, выдаваемый за тот или иной вариант фашизма), социальная теория права, регулируемая экономика и несвобода индивида, — игнорированию существующего многообразия форм политико-правовых укладов.

Из поля зрения ускользает огромный пласт юридического и государствоведческого познания, а последнее заметно обедняется и схематизируется, отрывается от национальной действительности, культурно-цивилизационной и исторической специфики конкретного народа, тем более что современная отечественная литература предлагает (за редким исключением) только один (именно западно-либеральный) вариант демократии, заведомо причисляя государственно-правовые режимы, принадлежащие иному типу нормативности и «политичности», к недемократическому лагерю. При этом, как-то забывается хорошо известное в западной правовой и политической науках положение о том, что «демократию могли всякий раз изобретать заново там и тогда, где и когда для этого имелись благоприятные условия. По моему убеждению, эти условия возникали в разных местах и в разное время» [7, с.15].

2.«Миф ХХ в.»: проблема понимания сущности правовой и политической жизни в условиях кризиса европейской идентичности

Так или иначе, но за рамками современных юридических и политических исследований остаются иные, по тем или иным причинам (идеологическим, методологическим и др.) «выпадающие» из поля зрения авторов подходы к пониманию сущности и особенностей возникновения и развития ряда политико-правовых режимов и национальных государств. Обнаружение же и толкование соответствующих источников понимания последних, несомненно, позволит восполнить данный пробел.

В частности, по вполне понятным причинам в советский период развития отечественной политико-правовой мысли замалчивалось такая, в общем, знаковая с точки зрения логики развития мировой истории, трансформации национальных государств в Европе и Азии, Америкеи и др., работа, как «Миф ХХ века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени», принадлежащая А. Розенбергу .

Этот труд есть не только манифест немецкого национал-социализма, смыслополагающий трактат государственно-правовой идеологии Третьего Рейха, но и (в отличие от других «лозунговых откровений» его вождей) вполне аналитическое исследование, включающее политические, юридические, исторические и философско-культурологические аспекты доктрины нацизма, отражающее основные взгляды мыслящих представителей европейского национал-социализма о сущности и специфике окружающего их политико-правового и культурно-антропологического пространства, эволюции западной государственности. В книгеи дан обстоятельный и, безусловно, в плане целеполагания ее автора, предвзятый (вполне в расистском духе) анализ таких вопросов, как сущность германского государства, эстетические и этические «порывы арийцев», идеалы взаимоотношения народа и государства, нордическое германское право, германская народная церковь и школа и др.

Тем не менее, даже подобного рода идеологически-заказное произведение не должно по каким-либо соображениям «выбраковываться» современной отечественной политико-правовой мыслью, как и привлекающие внимание последней разного рода государственно-юридические утопии и антиутопии - порождение своего века, эпохи, народа, автора.

Заметим, что, исходя из российской духовной и социально-экономической ситуации рубежа XX и XXI вв., начавшегося со времени правления второго Президента РФ процесса укрепления вертикали власти и, шире, хорошо известного и привычного для развития страны периода «собирания земель русских вокруг Москвы», и сопровождающей его эскалации патриотизма в условиях подъема национального самосознания, неизбежны различные (как теоретические, так и практические) спекуляции относительно якобы начавшейся в России реставрации тоталитаризма или, и того хуже, - установления в нашем государстве некой «славянской версии» национализма, фашизма и т.п.

Подобные утверждения весьма профессионально стимулируются, «подогреваются» и даже напрямую проводятся не только собственными либералами, запутавшимися в своих стратегиях, правокультурных ориентирах и ожиданиях, но и изрядно всполошившимися за последние 10-15 лет международными структурами: от администрации США до Европарламента.

На этом фоне, стремясь к преодолению нарастающей истерии на доктринальном и обыденном уровне, взвешенный анализ сущности государства и типологии государственно-правовых режимов, представленных самими теоретиками фашизма и национал-социализма, да еще и проводимый в рамках исследования отечественных духовно-правовых и политических основ, поиска имеющих место в социальном бытии россиян «антифашистских» факторов не только вполне уместен, но и просто необходим.

Собственно государственно-правовым режимам А. Розенберг в указанном выше трактате уделяет не столь много места, хотя в том или ином «обличье» эта тема проходит через все его сочинение.

К пониманию природы и выявлению типов политических режимов он обращается в ч. III «Народ и государство» и посвящает изучению их духовной и институциональной природы четвертую ее главу. Примечательно и то, что данная часть располагается между ч. II «Государство и поколения» и ч.астью IV «Нордическое германское право». Логика изложения материала вполне современна: сущность государственно-правового (политического) режима производна от природы государства, в котором он зародился и функционирует, характер же средств и методов осуществления государственной власти теснейшим образом сопряжен с господствующей в обществе моделью правопонимания, отражающейся в системе государственного управления.

В этой связи, представления А. Розенберга о специфике существовавших и существующих в Германии и других европейских странах политических режимов естественно несут на себе отпечаток задаваемого им же (в традициях национал-социалистской правовой и политической мысли) определения государства и права, а также иных, в данном случае, вспомогательных категорий, способствующих их всестороннему осмыслению - «семья», «революция», «личность», «империя», «свобода», «авторитет», «народ» и др.

«Господствующие все еще взгляды говорят о том, что ячейку государства составляет семья. Это мнение стало навязанным догматом веры, который перед лицом марксистских и демократических стремлений, подрывающих все идеи семьи, все больше укрепляется… Государство нигде не было следствием общей идеи мужчины и женщины, а было итогом целеустремленно направленного на какую-то цель мужского союза. Семья…нигде не была ни причиной, ни важнейшей хранительницей общей государственной, т.е. политической и социальной сущности. Первым целевым союзом, возникающим всюду в мире, является объединение воинов клана, рода, орды с целью совместной защиты от чуждого враждебного окружения… Все, что мы в плане сравнения называем Римом, Спартой, Афинами, Потсдамом, берет свое начало в воинском мужском союзе… Гибель же означала отказ от идеи мужской дисциплинарной системы, мужской типообразующей нормы» [8, с.354].

Данная позиция вполне органична нацистскому правопониманию. «В фальсификации нордической правовой идеи, признающей честь (курсив наш - А.М, Т.М..), заключается одна из глубочайших причин нашей социальной разобщенности. Чисто частнокапиталистическая римская идея «освящает» независимо от того, воплощает ли ее монархия или республика, разбойничий набег небольшой группы людей, которые лучше всего сумели проскользнуть через ячейки чисто формальной сети параграфов…В течение столетий идет спор о том, следует ли ставить право выше политики или политику выше права, т.е. должна преобладать мораль или власть…Пока существовали поколения дела, власть всегда побеждала бесконечные принципы. До сих пор оба понятия (право и политику - А.М, Т.М.) рассматривали как два существующих самих по себе почти абсолютных единства, а затем в зависимости от характера и темперамента давали свои оценки желательному соотношению между ними. Зато забыли, что они — право и политика — являлись не абсолютными сущностями, а только определенными действиями людей с определенными задатками» [8, с.416-417]. Именно последние, видимо, и подвели автора «Мифа ХХ века» к признанию «старого индийского правового принципа их нордического доисторического времени» — «Право и несправедливость не ходят взад и вперед, говоря: вот мы. Справедливо то, что справедливым считают арийские мужчины» [8, с.417].

Выводы не заставили себя долго ждать. «Если теперь политика означает в лучшем смысле истинно государственную внешнюю безопасность с целью укрепления народности, то «право» нигде ей не противостоит, если оно понимается в правильном смысле как «наше право», где оно является служащим, а не правящим (курсив наш - А.М., Т.М.) элементом внутри архитектурного целого народности» [8, с.417].

Далее А. Розенберг рассуждает вполне в духе немецкой исторической школы права (К. Савиньи и др.) и в этом ключе вполне обоснованно ставит вопрос о «национальной приживаемости» инородных юридических конструкций. «Как наши искусствоведы смотрели на Элладу только как на образец художественности, а не как на органичное образование, так и наши правоведы смотрят на Рим…римское право было порождением римского народа и не могло быть позаимствовано нами, потому что оно было соотнесено с другой высшей ценностью, отличной от нашей. Общественный и военный типаж Рима породил в качестве эквивалента чисто индивидуалистический основной закон» [8, с. 417].

Видимо не стоит считать большой научной прозорливостью тот факт, что А. Розенберг (и это просматривается даже в приведенном цитировании), по сути, констатирует кризис германской государственности 20-х - начала 30-х гг. ХХ в. и обозначает его, прежде всего, как духовный кризис, точнее, кризис индивидуальности (и индивидуализма вообще). Причем, многие из современных ему исследователей, авторы, придерживающиеся принципиально иных позиций - либералы, социал-демократы, клерикалы и др., — явно ощущали и писали об этом же.

В 1938—1939 гг. лауреат Нобелевской премии Ф.А. Хайек отмечал: «Слово «индивидуализм» приобрело сегодня негативный оттенок и ассоциируется с эгоизмом и самовлюбленностью» [9, с. 19]. Уходящий корнями в западноевропейское христианство и античную философию в политико-правовом плане индивидуализм получил свое зримое выражение в период Реформации и Ренессанса и положил начало той целостности, которую вот уже несколько веков называют западной цивилизацией. Однако западные исследователи достаточно давно пришли к выводу, что как итальянский, так и германский фашизм (национал-социализм) был реакцией (адекватной или неадекватной?) соответствующих народов на кризис европейской индивидуалистической идентичности, как никогда ранее обострившийся после первой мировой войны.

«Лютер и протестанты оказались правы, когда восстали против ложной власти Рима, но, находясь в плену западных традиций, не нашли ничего лучшего, как заменить эту власть индивидуальным разумом. Даже Священные писания, к которым так любили взывать протестанты, толковались в свете индивидуального суждения, не дисциплинированного соборной церковью. Протестантизм сохранил идею свободы и пожертвовал ради нее идеей единства. Именно отъявленный индивидуализм стал основной причиной духовного кризиса Запада, ведущего, как полагали славянофилы, к внутреннему упадку», — сравнивая правоментальные и духовно-нравственные основания России и Запада, пишет современный британский историк Дж. Хоскинг [10, с. 285-286].

Архиепископ Сергий (Старогородский) в своем труде «Православное учение о спасении» также высказывает ряд интересных соображений относительно западной версии социальных отношений: «Цель их жизни не общество, а свое собственное «я». Правовой строй, т.о. имеет своей задачей сопоставить несколько себяелюбий, так чтобы они не мешали друг другу и чтобы каждое из них получало следуемую ему долю…» [11, с. 291].

Не будем углублять далее эту, безусловно, интересную для сколько-нибудь пытливого исследователя тему и вторгаться в сложнейшие вопросы европейского культур-цивилизационного бытия, а перейдем к анализу выделяемых А. Розенбергом типов государственно-правовых режимов.

Его исследование различных видов политико-правовых (государственно-правовых) режимов и типов государства, их сравнительный анализ и предлагаемые оценки, в целом, не выходят за границы центральной для западного нововременного дискурса государственности триады «правитель-государство-подданные» нацистской (этнической, расистской) культурно-политической стратегии. Именно в этом категориальном поле он выделяет либерально-демократический режим, плутократию, социализм («настоящий и ненастоящий»), национализм («настоящий и ненастоящий»), династизм. Подобная классификация, даже на первый взгляд, никак не предполагает столь привычного для современного правоведения деления политико-правовых режимов на демократические и недемократические (авторитарные, тоталитарные и др.) и осуществлена по иным критериям.

Так, не выходя за рамки столь любимого автором сравнительно-исторического и сравнительно-правового методологического ракурса, важного с позиций избранного А. Розенбергом «националистически-мессианского» пафоса, в работе отмечается: «Всякое подчинение индивида требованиям коллектива не является, таким образом, социализмом, не является им также всякое обобществление, огосударствление или «национализация». Иначе и монополию можно было бы рассматривать как своеобразный социализм…Принципиально это вообще означает не изменение отношений, а только мировой капитализм с другим знаком. Потому марксизм всюду шагает с демократической плутократией, которая, однако, всегда оказывается сильнее его самого» [8, с. 390]. И хотя эта мысль, безусловно, не лишена некоторой логики, но может быть верифицируема лишь в западноевропейском цивилизационном поле второй половины ХIХ - начала ХХ в., когда принадлежащие последнему государства, обладающие в той или иной мере развитыми (правовыми) институтами демократии и парламентаризма, переживают весьма ощутимый идеологический кризис, связанный, в том числе и с выходом на мировую политико-правовую арену марксистской идеологии, доктрины научного коммунизма.

Для России же (как и для иных незападноевропейских социалистических стран ХХ в.), напротив, «движение марксизма по стране» означало решительный разрыв с режимом плутократии , правда, последний всегда был ментально чуждым для нашей традиционно-православной государственности.

Далее А. Розенберг развивает свой сравнительный анализ государственно-правовых режимов в контексте исследования государств различных типов. «Бюргерско-парламентаристское государство располагает тысячью «социалистических» мер, оно облагает в пользу «репараций» все предприятия принудительными ипотеками; оно регулирует таможенные пошлины, ссудные проценты и распределение работы; тем не менее, это классовое государство, правящая партия которого использует меры, обременяющие весь народ. Так же мало мог воспользоваться правом осуществляющий классовую борьбу снизу марксизм, потому что подчиняющиеся ему при его триумфе миллионы представителей народа рассматриваются не как общность (выделено мной - А.М.), а большей частью как объекты эксплуатации в пользе заинтересованных в марксизме членов общества. Поэтому…слово «государство» употребляется для введения в заблуждение, потому что «государство» стоит на службе у буржуазии или у марксистской классовой борьбы, т.е. вообще не существует, как бы его заменитель не требовал поклонения» [8, с. 391].

Можно восхищаться тому насколько удачным является название, избранное Розенбергом для своей книги: «развенчивая» многие мифологемы своего века, он весьма искусно порождает новые. Как, например, в этом случае - марксистское государство или государство, характеризующееся той или иной разновидностью либерально-демократического режима, выражают интересы «классовых конфессий», нацистский же политико-институциональный строй есть ничто иное, как система, способная представлять и «понять народ как организм, государство…как средство для его внешней охраны и внутреннего удовлетворения», для которой «такая целостность как «нация» является критерием (выделено нами - А.М., Т.М.) для действий, ограничивающих индивидуум и мелкие коллективы» [8, с. 391].

Далее же в работе делается вполне ожидаемый вывод: «Старый национализм был часто не настоящим, а лишь прикрытием для …финансово-капиталистических частных интересов. Марксизм тоже был не социализмом, а в виде социал-демократии очевидным придатком плутократии…Получается, таким образом, не борьба, а уравнивание между настоящим национализмом и настоящим социализмом, обоснованный вывод, которым Германия обязана Гитлеру»[8, с. 391].

Здесь стоит заметить, что к подобному заключению пришли не только идеологи и вожди Третьего Рейха, но и многие, придерживающиеся принципиально иных мировоззренческих позиций, исследователи.

Например, в работе с характерным названием «Фашистский социализм» (1934 г.) П. Дриё ла Рошель, относящийся к правому крылу французской политической мысли, вскрывает глубинное (культурно-доктринальное) родство марксистской (социалистической) и фашистской теории. Анализируя взгляды Ницше (выдаваемого за «предтечу» немецкого национал-социализма) и Маркса он пишет: «Если бы я мог выйти за упрощающие рамки обычной статьи, я не преминул бы показать, что между Марксом и Ницше все же есть точки соприкосновения на философской почве, и что влияние их могло бы совпасть…Оба сравняли или попытались сравнять с землей все старые понятия - Бога, бытие, сущее, душу…Но в разрушении Ницше пошел значительно дальше…» [12, с. 90].

Таким образом, мысль о значении двух крупных движений - национализме и социализме, этих «заклятых друзьях» западной демократии, в итоге и породивших не виданные ранее государства и соответствующие им политико-правовые режимы как неизбежный ответ на кризис ценностей (индивидуалистической мыследеятельности субъектов!) последней буквально «витала в европейской интеллектуальной среде» .

Далее А. Розенберг анализирует отношения «старого» («ненастоящего») национализма и династизма как политико-правового режима. «Расцветающий национализм сразу после своего возникновения вступил, таким образом, в роковую связь с династизмом.

Ценность короля или кайзера сама по себе стояла выше, чем ценность всего народа…в то время, как король Фридрих Великий воплощал это единство даже в тяжелые времена, его преемник кайзер Вильгельм II уже утратил эту веру…Тем самым он отделил династическое понятие от целостности народа и 9 ноября 1918 года разбил династическую идею государства, что постепенно начали понимать все сознательные немецкие национальные круги» [8, с. 394]. Налицо использование все того же критерия, а именно специфика государственного правления, средства и методы, используемые властными элитами, коррелируют с проблемой сохранения целостности нации, единства общества и государства как центрального института политической системы, способа организации и осуществления публичной власти в стратифицированном социуме.

Продолжая поиск исторических, духовных, юридических, политических и социально-экономических истоков этого «нового национализма», государственно-правового режима Третьего Рейха, А. Розенберг, конечно же, не обходит своим вниманием и либеральныйя способ осуществления власти в Германии.

«Наряду с династизмом немецкий национализм XIX в. был тесно связан с либеральной демократией, которая становилась все сильнее и сильнее с ростом промышленных трестов мировой экономики, оптовой торговли и мировых банков…, т.е. интересы промышленности и прибыли были поставлены выше интересов всей нации…Либерализованный духовный метис чаще всего даже считал «человечным» придерживаться интернациональных «мировых идей», а сильный акцент на собственные права народа нагло осмеивать как отсталый. Естественно, что это должно было привести к хаосу» [8, с. 394-397].

Итак, позиция заместителя фюрера по вопросам идеологии достаточно ясна. Соотнесем ее с привычными для современного политико-правового познания параметрами осмысления государственно-правового режима:

1. характером борьбы за политическое лидерство (открытым, закрытым, промежуточным);
2. уровнем политического участия масс (узким, средним, широким);
3. ценностями и приоритетами политического руководства (консерватизмом, реформизмом, революционностью и др.).

По первому пункту (критерию типологии государственно-правового режима) следует обратиться к трудам немецких юристов, придерживающихся нацистских идеалов жизнестроительства. В частности, К. Шмитт, анализируя имперский закон от 24 марта 1933 г. в работе «Государство, движение, народ» (Гамбург, 1933), пишет: «По сути дела, это были не выборы, а референдум, даже с точки зрения закона. И вот в результате этого плебисцита немецкий народ признал Адольфа Гитлера лидером национал-социалистского движения и немецкой нации…Революция в Германии была легитимной, т.е. корректной по отношению к существующей конституции. Это объясняется дисциплинированностью и любовью немцев к порядку. Кроме того, она легально произошла из Веймарской конституции, отвечая сути тогдашней системе правления» [13, с. 374-375].

И хотя, Шмитт несколько смешивает категории «легитимности» и «легальности», суть всего произошедшего в Германии начала 30-х гг выражена достаточно ясно - нацистский политико-правовой режим может быть оценен в соответствии с первым из отмеченных выше параметров и характеризуется открытым характером борьбы за политическое лидерство, по крайней мере, в момент прихода Гитлера к власти и, вполне очевидно, - закрытым, кулуарным способом стремлением к обретению последней во все последующие годы существования Третьего Рейха. Вполне понятная еще с античных времен антиномия - демократия (или охлократия), приведшая к своему антиподу - тоталитарному режиму вождистского типа.

Второй из отмеченных выше параметров предполагает выявление места и роли масс в политической и правовой жизни государства, а также специфики их взаимоотношений с властными элитами. Правление немногих, элитарный характер осуществления государственной власти или реальная возможность масс влиять на основные политические решения?

В представленных ранее идеях А. Розенберга прекрасно просматривается народническая фразеология фашистского режима и в этом наш «герой» не является исключением. Немецкие юристы В. Штуккарт и Х. Глобке в работе с характерным названием «Комментарии к расовому законодательству» (Мюнхен - Берлин, 1936) указывают на то, что «политическая наука прошлого века рассматривала государство как некую юридическую абстракцию. Что же касается национал-социализма, то основную политическую ценность он видит не в государстве, а в народе…Для индивидуалистически-либеральной концепции…народ в основной своей части относился к государству как к аппарату, стоявшему в стороне, а то и над людьми, к независимому механизму и некоему политическому образованию.. Государство и народ… противостояли друг другу… Отдельный человек был оппонентом абстрактной государственной структуры…Реалии народа и государства преобразовывались в систему законодательных отношений между государством и отдельной личностью» [13, с. 378-379].

Дальнейшие рассуждения вполне соответствуют идеологии «Мифа..…». «В …конституции Веймарской республики, основные гражданские права играли ведущую роль…Кровные отношения, в частности, во внимание вообще не принимались, а национальная основа гражданства не учитывалась. Вопрос о взаимосвязи отдельных граждан с нацией даже не возникал…

Национал-социализм поставил народ прямо в центр размышлений о лояльности, воле, созидательности и жизни…Государство в концепции национал-социализма представляет собой идею народно-политического сообщества (выделено нами - А.М., Т.М.)» [13, с. 380-381].

Таким образом, даже в первом культурологическом приближении фашистский государственно-правовой режим подлинно «народен», нация здесь выступает как коллективный (точнее, особым образом консолидированный) субъект политики и права (коллективный политик ).

Однако «национальность» и «народность» фашизма весьма специфична. Народ как единственный источник власти в стране (принцип классических демократий) подменяется «движением» масс по типу толпы, характеризующемся потерянностью суверенности личности, абсолютным растворением ее «голоса» (соборного «хора», многоголосицы нет, но есть коллективное «пение» одним голосом).

Культуральный материал режима анонимен и как показали события - «героичен» и ритуален: личность, отдельные индивиды просто «приносят себя на алтарь нации» либо в прямом (уничтожение евреев, славян, душевнобольных как необходимое средство восстановления якобы «потерянного нацией жизненного пространства» и др.) либо в переносном (отказываются от привычных традиций, моральных устоев, любимых книг, теряют собственное лицо, - «person») смысле .

Динамичный способ существования данного режима - народ не может и не должен «стоять на месте», но призван вершить великие дела - неизбежно предполагает фигуру вождя, который является «вершиной» толпы, «бежит» всегда впереди и поэтому всегда одинок и если остановится, то, естественно, пострадает первым (будет «затопчен» бегущими сзади, если не со злости, то по инерции). Итак, народ, государство, вождь не просто сливаются на политико-идеологическом уровне, но реально вместе «живут», побеждают, торжествуют и… гибнут.

В теоретико-правовом плане, представленные рассуждения выявляют некоторую схематичность этого параметра, по крайней мере, в его традиционной интерпретации, его абстрактный характер: мало определить уровень участия народных масс, населения в национальной политико-правовой жизни, необходимо «погрузить» данный показатель в конкретный культур-цивилизационный контекст, в социально-правовую действительность, соотнести с правовой, политической и экономической ментальностью той или иной этнической целостности, признаваемыми в ней ценностями, мировоззренческими стереотипами и т.п.

Такой подход прекрасно вписывается в современную постнеклассическую парадигму и обладает достаточным ресурсом научной продуктивности. В противном же случае этот критерий абсолютно «непоказателен», особенно в привычной для современного отечественного юридического знания антиномии «демократических» и недемократических» государственно-правовых режимов.

В «Мифе.…» А. Розенберга прекрасно прослеживаются и ценности политического руководства Третьего Рейха - третий из выделяемых в современной литературе основных критериев типологизации государственно-правовых режимов.

В отличие, например, от декларируемого большевиками-интернационалистами правового и политического авангардизма, их демонстративной оторванности от прошлых государственно-юридических и социально-нравственных форм России (хотя, скрупулезный анализ проблемы показывает определенную преемственность допетровской и советской государственности, разворачивающуюся, правда, не столько на институциональном, сколько на этноментальном уровне), в созданной Гитлером империи проповедуются самые крайние формы национализма, пронизывающего все сферы жизни общества и всецело определяющего правовую (или не правовую) политику Рейха. Причем, последнее всецело зиждется на казалось бы, на первый взгляд, удивительном «сочетании не сочетаемого»: дух консерватизма, идея верности исконным национальным традициям в союзе с революционностью и «синдромом» разрушения общественных основ.

В работе А. Розенберга претензии на традиционность режима, его органичность германскому социально-культуральному слою, немецкой ментальности хорошо просматриваются даже в перечне действующих лиц: Вотан (Один), Эккехарт, Гёте, Шиллер, Зигфрид, Вагнер, Бисмарк, Лютер, Ницше, Ранке и др. Тем не менее, автор постоянно подчеркивает и то, что это новая империя, которая «требует от каждого немца, участвующего в общественной жизни, клятвы не государственной форме, а клятвы всюду по мере сил и возможностей признавать германское национальное учение высшим критерием оценки своих действий и действовать в его пользу» [8, с. 396].

Впрочем, разрушительный ценностный пафос фашизма был провозглашен задолго до выхода на политическую сцену Гитлера, а именно - в итальянском футуризме. В частности, убежденный фашист Ф.Т. Маринетти, основатель и лидер этого движения сформулировал идеалы безжалостной «борьбы с прошлым» в своем первом Футуристическом Манифесте 1909 г. «…мы воспеваем наглый напор, горячечный бред, строевой шаг, опасный прыжок, оплеуху и мордобой…Нет ничего прекраснее борьбы. Без наглости нет шедевров…Мы стоим на обрыве столетий!…Так чего же ради оглядываться назад? Ведь мы вот-вот прорубим окно прямо в таинственный мир невозможного!… Долой мораль трусливых соглашателей и подлых обывателей!» [14, с. 22-24].

В правовой плоскости единение революционных и традиционалистских устремлений в становлении нацистского политико-правового режима, государственной доктрины III Рейха выразил все тот же К. Шмитт: «Наше новое государство в полном праве заменить все оппозиционные и неверные юридические конструкции, которые могут завести национал-социалистское государство в никуда, на хорошо зарекомендовавшие себя старинные теории государства» [13, с. 375-376].

1. Денисов И. А. Сущность и формы государства. М., 1960.

2. Манов Г. Н. О понятии формы государства // Учен. зап. Таджикского гос. ун-та. Т. IX. Труды юридического факультета. 1987. Вып. 4.

3. Венгеров А. Б. Теория государства и права. М., 2014.

4. Кашкин С. Ю. Политический режим в современном мире. М., 1993.

5. Василькова В. В. Порядок и хаос в развитии социальных систем. СПб., 1999.

6. Проблемы теории государства и права. Учебное пособие / Под ред. М. Н. Марченко. М., 1999. С. 202.

7. Даль Р. О демократии. М., 2000.

8. Розенберг А. Миф ХХ века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени. Таллин, 1998.

9. Хайек Ф. А. Дорога к рабству. М., 1992.

10. Хоскинг Дж. Россия: народ и империя (1552–1917). Смоленск, 2001.

11. Цит. по: Поляков А. В. Общая теория права. СПб., 2013.

12. Дриё ла Рошель П. Фашистский социализм. СПб., 2001.

13. Моссе Дж. Нацизм и культура. Идеология и культура национал-социализма. М., 2014.

14. Фромм Э. Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии. М., 1992.