Одним из самых непримиримых противников неоиндуктивизма как методологии подтверждения в науке явился один из выдающихся философов науки XX в. К. Поппер. Уже в своей известной полемической работе 30-х гг. против логического позитивизма «Логика научного открытия» К. Поппер противопоставил неоиндуктивистской методологии позитивизма разработанную им так называемую фальсификационистскую методологию [2–4, 20]. Главный смысл этой методологии заключался в положении К. Поппера, что основным методом развития научного знания и отличительной чертой научного способа познания является не подтверждение выдвинутых гипотез, а их возможное опровержение или фальсификация опытом. Это единственный способ науки очиститься от ложных предположений. Вслед за Г. Рейхенбахом, Р. Карнапом и другими представителями логического позитивизма К. Поппер исходил из гипотетико-дедуктивной концепции научного познания [12]. Однако с его точки зрения неоиндуктивистская методология подтверждения, а тем более классическая индуктивная методология способны завести науку и ее философию только в тупик. К. Поппер неоднократно и весьма резко высказывается в том плане, что такая вещь, как индуктивная вероятностная логика не только не существует, но и не может существовать, ибо представляет собой логически противоречивую сущность. В одном из своих выступлений на лондонском конгрессе по логике и методологии науки (1965) К. Поппер заявил: «Я не думаю, что имеется такая вещь, как "индуктивная логика" в карнаповском или в любом каком-либо ином смысле» [21, р. 289]. Индукция, по мнению К. Поппера, «…является в основном попыткой расширить наше знание, вывести из известного неизвестное. Как бы ни думали об индукции, она, конечно, не является аналитической» [19, р. 369].

С точки зрения К. Поппера в концепции Р. Карнапа ошибочно не только отождествление степени подтверждения теории с логической вероятностью, но и само понимание последней. Во-первых, утверждает К. Поппер, когда ученые говорят о подтверждении теории, они не имеют в виду не только логическую вероятность, но и вообще какую-либо вероятность. Во-вторых, «логическая вероятность» имеет смысл как интерпретация формального функтора р (а, b) исчисления вероятностей, где а и b есть высказывания, лишь при значении вероятности 0 и 1. Приписывание же «логической вероятности» каких-либо других числовых значений, утверждает К. Поппер, таких как 1/2 или 3/7 и т.п., выводит нас за пределы логики (имеется в виду явное несогласие К. Поппера с логицистской верой Р. Карнапа).

К. Поппер считает, что вся индуктивная методология, как классическая, так и неклассическая, опирается на предпосылку о существовании в науке некоего привилегированного, беспредпосылочного знания, называемого «эмпирическим», «протоколами наблюдения», «фактами», которое считается первичным и не подлежащим критике разума. Это «эмпирическое» знание противопоставляется теоретическому знанию и рассматривается как его основание и критерий. По мнению К. Поппера, эта философская предпосылка является неверной, как в том плане, что «факты» не являются необходимым начальным пунктом всякого акта познания, так и в том, что не существует «чистого» эмпирического знания, ибо все утверждения о наблюдаемых данных «заражены теориями». Поскольку «протоколы наблюдения» всегда зависят от существующих теорий, они не должны приниматься не критически. «Но применение к ним критического метода, очевидно, ведет к систематической критике теорий и, таким образом, к критическому (неиндуктивному) методу, который я защищаю» [21, р. 292].

С точки зрения К. Поппера главной задачей методологии науки должна быть разработка не теории подтверждения знания, а теории роста научного знания. Последняя же теория не может быть основана на вероятности, ибо научный прогресс, как и всякий прогресс, «…является риском в неизвестное – в открытые возможности. Такая открытость препятствует применению вероятности» [21, р. 295]. Сущность научного познания, утверждает К. Поппер, составляет не постепенное обобщение фактов, как это считали классические индуктивисты, и не определение степени подтверждения научных гипотез, как это считают неоиндуктивисты, а смелое выдвижение научных гипотез и испытание на их соответствие опыту. Это испытание заключается в стремлении опровергнуть ложные гипотезы, а доказательство их ложности вполне возможно. Оно основано на известном правиле дедуктивной логики modus tollens, которое разрешает заключать о ложности посылок (в данном случае – научных гипотез), если установлена ложность их следствий (в случае науки – это частные эмпирические высказывания о познаваемых объектах). Фальсифицированные опытом научные гипотезы должны быть незамедлительно удалены из корпуса научного знания. Среди не опровергнутых опытом научных гипотез предпочтение должно отдаваться наиболее смелым из них, тем, которые имели большую возможность быть фальсифицированными по сравнению со своими соперниками, но, тем не менее, выдержали испытание наблюдениями и экспериментами. Вот как излагал суть взглядов К. Поппера его ученик И. Лакатос: «Можно стремиться к смелым теориям, но нельзя стремиться к хорошо подтвержденным теориям. Наше дело изобретать смелые теории, подтверждение же или опровержение их – дело Природы» [17, р. 338].

Основными пунктами своей фальсификационистской методологии науки (антииндуктивной, по существу) К. Поппер считает следующие положения:

1. Наука начинается не с эмпирических данных, а с проблем (P₁).
2. Ученые пытаются решить свои проблемы выдвижением многих, часто несостоятельных, соперничающих пробных гипотез(теорий) (ТТ).
3. Научные гипотезы подвергаются процессу отбора путем исключения(элиминации) из корпуса науки ошибочных (ЕЕ), «путем критического и сравнительного обсуждения, в котором решающие эксперименты играют важную роль всюду, где делаются проверки» [157, р. 295].
4. Результатом всякого научного исследования, как правило, является новая проблемная ситуация (Р₂).
   
5. Прогресс научного познания измеряется различием по глубине между Р₁ (старой проблемной ситуацией) и Р₂ (новой проблемной ситуацией).
6. Нельзя обойтись без «предвзятых» теорий. Единственный способ освободиться от худших из них - систематическое испытание опытом. Необходимо всеми силами стремиться к фальсификации гипотез опытом, а не к их верификации или подтверждению. В этом и состоит подлинная специфика научного познания по сравнению с философией, идеологией или религией.
7. Выдвижение научных гипотез в своей основе осуществляется путем проб и ошибок.
8. Базисные или «фактуальные» утверждения, которые выступают в качестве потенциальных фальсификаторов научных гипотез и теорий, принимаются научным сообществом за истинные на основе конвенции и притом временно[10; 14; 20].

Согласно К. Попперу, одним из главных недостатков неоиндуктивистской методологии является то, что, согласно этой методологии, процесс научного познания заканчивается выбором наиболее вероятной гипотезы, и вопрос о ее дальнейшей проверке становится, по существу, бесцельным. Однако это противоречит реальному процессу познания, в котором систематическая проверка теорий играет весьма важную роль. «В то время как моя теория науки, – подчеркивает К. Поппер, – есть теория отбора (Дарвин), теория индукции через повторение есть теория директивы (Ламарк), или внедрения знания» [21, р. 295].

И. Лакатос дает следующее меткое и образное сравнение взглядов Р. Карнапа и К. Поппера по данному вопросу. «В жестоком попперовском обществе теорий... теория может стать героем лишь через убийство. Теория становится заслуживающей внимания представлением угрозы некоторой наличной теории. Она становится "хорошо проверенной", когда доказала свой характер, дав новый факт, который представляет угрозу и ликвидирует соперника. Эти попперовские джунгли противостоят карнаповскому цивилизованному обществу теорий. Последнее есть мирное состояние подверженных ошибкам, но почтенно стареющих теорий. Здесь убийства неизвестны – теории могут быть подорваны, ослаблены, но никогда не опровергнуты» [17, р. 380].

В методологическом отношении концепция К. Поппера, несомненно, выглядит более интересной и богатой по сравнению с неоиндуктивистскими (джастификационистскими) взглядами Г. Рейхенбаха и Р. Карнапа, но и она не свободна от существенных недостатков. Прежде всего, вызывает возражение гипертрофирование К. Поппером момента случайности в процессе выдвижения научных гипотез. Если пользоваться биологическим сравнением самого К. Поппера, то его теория выдвижения в науке гипотез, отрицающая объективную детерминацию этого познавательного процесса и полагающая, что он в своей основе происходит путем проб и ошибок, напоминает не учение Дарвина, а, скорее, неодарвинистские теории[7].

К. Поппер, конечно, во многом прав в своей критике неоиндуктивизма. Однако позитивная часть его учения выглядит значительно слабее разрушительной. Предложенный им дедуктивно-фальсификационистский критерий принятия теорий является не менее проблематичным, чем раскритикованный им индуктивный критерий подтверждения. Дело в том, что для того, чтобы его критерий мог применяться, необходимо уметь определять и сравнивать содержание реальных теорий. Понимая, сколь огромные трудности встают на пути численного измерения содержания теорий, К. Поппер отказывается от такого пути. Все, что нам нужно, утверждает он, это частичное упорядочивание теорий, сравнение их содержания в терминах «больше», «меньше», «равно». Данная постановка вопроса, конечно, резко сужает область использования попперовского критерия приемлемости теорий, ограничивая сферу его применения лишь случаями, когда содержание одной теории является правильной частью содержания другой, т.е. когда между содержаниями теорий имеет место отношение логического включения одного в другое. Но этот случай – очень редкий в науке, где чаще всего конкурирующие гипотезы находятся в отношении пересечения их содержания. Но и в более простой области взаимоотношения теорий, когда одна гипотеза является обобщением или частным случаем другой, применимость критерия К. Поппера проблематична. Сравнение содержания конкретных научных теорий в терминах «больше» «меньше», «равно» возможно только в том случае, если мы можем точно сказать, что является содержанием той или иной конкретной теории. А на этот вопрос практически невозможно дать точный ответ. И теория К. Поппера также не дает на него ответа. Попперовский критерий разрешает принимать в науку лишь такие новые теории, которые по сравнению с прежними теориями или со своими «конкурентками» имеют дополнительное эмпирическое содержание, которое выдержало проверку наблюдением и экспериментами. Теории же, не удовлетворяющие этому условию, согласно К. Попперу, не должны приниматься, какими бы другими достоинствами они ни обладали. Многие авторы, в том числе и ученики К. Поппера, считают такой подход слишком жестким и далеким от реальной научной практики. Например, ученик К. Поппера Дж. Агасси полагал, что отсутствие дополнительного эмпирического содержания у новой теории не всегда должно быть основанием для ее браковки. Если новая теория объясняет все истинное содержание своей предшественницы, но при этом по сравнению с ней имеет некоторые преимущества (например, более проста), она может вытеснить ее и без дополнительного эмпирического содержания. Так, теория Коперника, не обладавшая в момент создания большим эмпирическим содержанием, чем теория Птолемея, была, тем не менее, выбрана многими астрономами именно за ее простоту[6].

Наилучшей теорией, утверждает К. Поппер, является не просто та, которая имеет по сравнению со своими соперницами дополнительное эмпирическое содержание (например, предсказывает новые факты). Дополнительное эмпирическое содержание теории свидетельствует лишь о ее потенциальных возможностях быть принятой в тело науки и вытеснить старую теорию. Актуализация же этих возможностей предполагает в качестве необходимого условия критическое испытание и подтверждение хотя бы части дополнительного эмпирического содержания. Таким образом, К. Поппер будто обращается к процедуре подтверждения. Однако понятие «подтверждение» интерпретируется им своеобразно. Он даже вводит для него новое терминологическое обозначение, а именно термин corroboration, вместо прежних confirmation или justification, которые обычно использовали индуктивисты и логические позитивисты. Теория является подтвержденной (корроборированной), считает он, если при экспериментальной проверке ее следствий они не были опровергнуты. Быть подтвержденным по К. Попперу означает быть не опровергнутым экспериментом в свете некоего истинного предпосылочного знания. Именно так, считает К. Поппер, нужно понимать высказывания ученых о том, что какая-то теория была подтверждена опытом. Ясно, что при таком понимании подтверждения теории оно всегда будет чем-то относительным и временным.

Если для индуктивистов увеличение степени «подтверждения» («конфирмации») теории связано с поисками дополнительных примеров в ее пользу, то для К. Поппера увеличение степени подтверждения («корроборация») связано уже с количеством безуспешных попыток опровергнуть теорию. Чем большее число безуспешных попыток опровержения теория выдержала, тем более она является подтвержденной согласно К. Попперу. Представляется, что эта предложенная К. Поппером интерпретация понятия подтверждения в науке является не более чем остроумной методологической гипотезой ad hoc, не отражающей реального существа дела. Например, когда ученые говорят, что общая теория относительности была экспериментально подтверждена опытом Эддингтона, они, безусловно, имеют в виду именно верификацию одного из важных предсказаний этой теории об искривлении луча света при прохождении вблизи больших масс, в частности, Солнца. Таким образом, реальный смысл подтверждения теории заключается, скорее, в верификации ее предсказаний, а не в количестве безуспешных попыток ее фальсификации. Предложенный К. Поппером фальсификационистский критерий отбора научных гипотез неприемлем и по ряду других соображений. Во-первых, этот критерий предполагает безоговорочное предпочтение «фактам» в случае конфликтной ситуации между теорией и фактом, что не соответствует реальной истории научного познания. Например, теория Коперника, с ее утверждением о круговом характере вращения планет вокруг Солнца, явно противоречила в своих предсказаниях многим астрономическим наблюдениям, тем не менее она считалась более предпочтительной по сравнению геоцентрической теорий Птолемея. Безоговорочное предпочтение К. Поппера фактам во многом было обусловлено его конвенционалистской трактовкой природы базисных или «фактуальных» утверждений науки. Во-вторых, безоговорочное предпочтение К. Поппера фактам несостоятельно также и по другой причине. Как справедливо утверждает Ф. Франк, «…единичный эксперимент может опровергнуть теорию только в том случае, если под теорией мы имеем в виду систему отдельных утверждений, исключающую возможность какого-либо ее изменения. Но то, что называется теорией в науке, в действительности никогда не является такой системой» [16, с. 95]. В-третьих, даже если реальные естественнонаучные теории рассматривать как нечто абсолютно жесткое и построенное строго дедуктивно (что, конечно, является весьма сильной идеализацией реальной структуры научных теорий), то и тогда опровержение какого-либо следствия теории не ведет с необходимостью к отказу от нее. В этой ситуации, просто можно ограничить область применения теории, а можно поставить под сомнение правомерность имевшей в данном случае место идентификации определенного следствия теории с соответствующей эмпирической ситуацией [9].

Кроме логико-методологических возражений в адрес концепции фальсификационизма К. Поппера могут быть выдвинуты критические аргументы и общефилософского характера. Во-первых, К. Поппер явно абсолютизировал момент прерывности в развитии научного знания. Согласно его модели развитие научного знания представляет собой перманентную революцию, основу которой составляют постоянная критика и ниспровержение теорий. Подобный образ науки не соответствует реальному процессу развития научного познания, где критико-революционные периоды хотя и встречаются, однако относительно редко, после чего следуют длительные периоды позитивной разработки данной теории. К. Поппер явно не проводит различия между фундаментальными и ординарными научными теориями и, соответственно, не видит специфики их принятия. Абсолютизируя момент прерывности в научном познании, он оказывается не в состоянии положительно решить проблему преемственности в развитии теоретического знания. Главное же возражение вызывает трактовка К. Поппером проблем истинности научного знания. Отказавшись от индуктивного обоснования научных теорий, в то же время, желая оставаться на эмпиристских позициях, К. Поппер пришел к философскому конвенционализму и глобальному фаллибилизму. Конвенционализм у К. Поппера находится в органической связи с признанием критицизма и антидогматизма как отличительных характеристик научного способа мышления. Глобальный фалллибилизм в методологии науки К. Поппера означает признание им принципиальной опровержимости любых научных теорий в отличие от научных фактов. Ни одна научная теория по К. Попперу не отвечает требованию абсолютной адекватности или абсолютной истинности, а потому рано или поздно будет опровергнута какими-то эмпирическими данными. В отличие от фактов научная теория по самому своему существу как мысленная схема действительности заражена «вирусом ложности» по самой своей природе. Конечно, в своей критике позитивистской доктрины о существовании «чистого», свободного от влияния каких-либо теорий, эмпирического знания, К. Поппер, безусловно, прав. В развитой науке наблюдения и эксперименты, как правило, всегда направляются определенной теорией, а их результаты истолковываются, осмысливаются, интерпретируются на языке некоторой теории. Но отсюда К. Поппер неожиданно делает неверный вывод о конвенциональной природе «фактуальных» утверждений. Поскольку не существует «чистого» эмпирического знания, а базисные, фактуальные, утверждения должны быть истинными (иначе, какие же они базисные?), постольку их истинность может быть лишь результатом конвенции – логика рассуждения К. Поппера. При этом принятие некоторых базисных утверждений в качестве истинных всегда, по К. Попперу, имеет временный характер, т.е. истинность отпускается базисным предложениям, фактам как бы «в кредит». Теоретическое же знание считается К. Поппером не просто предположительным, гипотетическим, но и принципиально подверженным ошибкам. Любая научная теория в силу своих претензий на универсальность рано или поздно обнаружит свою ошибочность и будет фальсифицирована, ей на смену придет другая, которую в принципе ожидает та же участь, и т.д. Более глобального познавательного скептицизма и релятивизма трудно себе представить. Таким образом, антииндуктивизм К. Поппера привел его к еще более разрушительному агностицизму и пессимизму в отношении возможностей научного познания достигнуть истины, чем это имело место у неоиндуктивистов.

То, что фальсификационистская методология науки К. Поппера приводит к таким гносеологическим выводам, которые явно противоречат стихийной убежденности ученых в истинном характере научного знания, безусловно, свидетельствует о несостоятельности данной методологии в целом. Необходимость ее перестройки или замены более адекватной методологией хорошо сознавали уже ближайшие ученики К. Поппера: Агасси, Уоткинс, Лакатос и др. Но наиболее продвинутую попытку в усовершенствовании фальсификационистской методологии осуществил И. Лакатос, предложив свою концепцию «методологии научно-исследовательских программ».

В чем состояла суть усовершенствований И. Лакатоса? И как ему удалось избежать принципиальных недостатков попперовского научного познания? Сохраняя верность методологическому критицизму К. Поппера и подчеркивая вслед за ним существенную роль фальсификации в механизме развития научного знания, И. Лакатос, в отличие от К. Поппера, предлагает считать основной единицей организации научного знания и методологического анализа не отдельную теорию (как это было и у неоиндуктивистов и у К. Поппера), а научно-исследовательскую программу. Это центральная категория методологической концепции И. Лакатоса. Научно-исследовательская программа имеет особую и сложную структуру. Она включает конвенционально принятое (и потому «неопровержимое», согласно заранее избранному решению) «жесткое ядро», «позитивную эвристику», которая определяет проблемы для исследования, «защитный пояс» вспомогательных гипотез, она предвидит аномалии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры – все это в соответствии с заранее разработанным планом. Ученый всегда видит аномалии, но, поскольку его исследовательская программа выдерживает их натиск, он может свободно игнорировать их. Не аномалии, а позитивная эвристика его программы – вот что в первую очередь диктует ему выбор проблем. И лишь тогда, когда активная сила позитивной эвристики программы ослабевает, аномалиям может быть уделено большее внимание [15, с. 217, 218].

По сравнению с неоиндуктивизмом Р. Карнапа и неодедуктивизмом К. Поппера выдвинутая И. Лакатосом методология научно-исследовательских программ, действительно, позволяла гораздо глубже, полнее и адекватнее объяснить многие аспекты функционирования и развития научного знания. Во-первых, И. Лакатосу удалось более разумно подойти к решению проблемы единства прерывности и непрерывности в развитии научного знания. Дело в том, что любая научно-исследовательская программа хотя и реализуется по И. Лакатосу в серии различных теорий, однако эти теории различаются друг от друга только вспомогательными гипотезами, ядро же у них общее. Ядро программы обеспечивает преемственность развития научного знания в рамках исследовательской программы. Прерывность же есть характеристика научного знания в целом, и заключается она в существовании в теле науки конкурирующих научно-исследовательских программ, с позиций которых различные научные школы пытаются объяснить один и тот же эмпирический материал. Согласно И. Лакатосу, основной движущей силой в развитии научного знания является не отдельная научно-исследовательская программа, а противоречие между различными исследовательскими программами в каждой из отдельных наук или научных дисциплин. Признание объективного противоречия в мире теоретического знания в качестве внутреннего источника его развития представляет важный диалектический момент в методологической концепции И. Лакатоса. Взгляд на научное познание как на конкуренцию научно-исследовательских программ позволил И. Лакатосу объединить в его методологической концепции такие противоположные характеристики динамики научного знания как прерывность и непрерывность, эволюционность и революционность, преемственность и несоизмеримость, противоречивость и непротиворечивость в единое целое для более адекватного описания состояния науки в любой момент ее времени.

Вторым важным достоинством методологической концепции И. Лакатоса, в ее отличии от неоиндуктивизма и неодедуктивизма, явился учет и демонстрация относительной самостоятельности и «высокой степени автономности теоретической науки» [15, с. 218] по отношению к эмпирическому базису в процессе развития научного знания. Дело в том, что данные наблюдения и эксперимента лишь в конечном счете выступают в качестве источника развития теоретического знания и критерия его приемлемости. Конкуренция различных научно-исследовательских программ представляет собой достаточно протяженный во времени процесс, поэтому эмпирическая фальсификация одной из теорий исследовательской программы еще отнюдь не ведет автоматически к отбрасыванию всей программы в целом. Программа может вполне успешно «ассимилировать» фальсификацию одной из своих гипотез путем изменения вспомогательного пояса гипотез и включения в него новой гипотезы. Эту идею И. Лакатос весьма афористично выразил следующим образом: «Природа может крикнуть "Нет!", но человеческая изобретательность – в противоположность мнению К. Поппера – всегда способна крикнуть еще громче» [15, с.219]. Таким образом, «эмпирическая «фальсификация» и реальный «отказ» от теории становятся независимыми событиями» [там же, с. 221].

Каков же критерий выбора наилучшей из конкурирующих исследовательских программ и имеются ли рациональные основания для такого выбора? И Карнап, и К. Поппер давали на этот вопрос ясные и однозначные ответы, предлагая ученым рациональные с их точки зрения правила деятельности в подобных ситуациях, хотя эти правила и оказались далеки от реальной практики научного познания. Сознавая это, И. Лакатос стремился разработать более гибкие, реалистические процедуры рационального выбора между конкурирующими программами. Однако этот реализм был куплен им ценой неопределенности и фактически привел И. Лакатоса к отказу от жесткой нормативной методологии, регулирующей познавательную деятельность ученых.

Согласно И. Лакатосу, исследовательская программа является прогрессивной «…до тех пор, пока ее теоретический рост опережает ее эмпирический рост; т.е. до тех пор, пока она предсказывает новые факты, которые эмпирически подтверждаются; она останавливается в своем развитии, если ее теоретический рост отстает от ее эмпирического роста, т.е. когда она только объясняет те факты, которые были предсказаны или открыты с помощью соперничающей исследовательской программы» [18, р.100]. Однако, считает И. Лакатос, чисто теоретически мы никогда не можем указать тот момент, который свидетельствовал бы об окончательном преимуществе определенной исследовательской программы, а равно и об окончательном поражении ее соперницы. На примерах из истории науки он показывает, что было бы большой опрометчивостью требовать от любой исследовательской программы как немедленного эмпирического подтверждения предсказываемых ею фактов, так и прогрессивности каждого ее шага по сравнению с конкурирующей программой. Неудачи определенной исследовательской программы сегодня могут быть с лихвой компенсированы ее успехами завтра (И. Лакатос продемонстрировал это на примере программы атомизма в физике и исследовательской программы Проута в химии). Поэтому, строго говоря, по И. Лакатосу ни одна исследовательская программа не может быть окончательно отвергнута, а только лишь временно отложена. Таким образом, оказывается, что никакого рационального критерия предпочтения одной исследовательской программы в науке другой не существует.

Сознавая угрозу обвинений в релятивизме и агностицизме, И. Лакатос видит один путь уйти от подобных обвинений: неизбежность обращения к такой характеристике знания, как его истинность, причем как к внутренней, существенной его характеристике. В этом коренное отличие его концепции от взглядов К. Поппера, который, хотя и признавал значение категории «истина» для развития научного познания, однако рассматривал ее лишь как некоторый идеал, как некий внешний регулятивный принцип, а не как реальное свойство научных знаний. Но если истинность – внутренняя характеристика научного знания, тогда она должна как-то проявлять и обнаруживать себя. Соответственно, должны существовать и способы ее установления [1, 6]. И здесь И. Лакатос вновь обращается за помощью к индукции, изгнанной К. Поппером из царства науки, рассматривая ее как необходимый метод подтверждения истинности научных законов и теорий. Он подчеркивает необходимость дополнения любой методологии, в том числе и попперовской, неким индуктивным принципом, ибо «…только такой "индуктивный принцип" может превратить науку из простой игры в эпистемологически рациональную деятельность... в подверженное ошибкам отважное приближение к истинной картине мира» [15, с. 222, 223]. Более того, утверждает И. Лакатос, поскольку в отношении фальсифицируемости все научные теории одинаковы, постольку она не может служить критерием выбора наилучшей из теорий. Роль такого критерия может выполнить лишь степень индуктивного подтверждения теорий, которая, в общем, различна не только у разных теорий, но и у одной и той же теории в разное время. «Таким образом, научный прогресс выражается, скорее, в осуществлении верификации дополнительного содержания теории, чем в обнаружении фальсифицирующих примеров» [15, с. 221]. Признавая необходимую роль индукции в научном познании, И. Лакатос был далек от того, чтобы связывать с нею те утопические надежды, которые были присущи индуктивизму.

Несмотря на известные преимущества методологии научно-исследовательских программ И. Лакатоса по сравнению с методологическими концепциями неоиндуктивизма и неодедуктивизма, она также страдает рядом принципиальных недостатков философского характера. Да, по сравнению с К. Поппером ему удалось учесть такие параметры развития научного знания, как непрерывность, преемственность, прогресс. Но все эти характеристики относятся И. Лакатосом лишь к отдельной научно-исследовательской программе и только там имеют смысл. Вопрос же о непрерывности, преемственности и прогрессе в развитии какой-либо одной научной дисциплины, а тем более науки в целом, остается у него полностью открытым. Во-вторых, даже этот успех достигается И. Лакатосом ценой глобального, хотя и «утонченного» конвенционализма (по сравнению с классическим конвенционализмом Пуанкаре и др.). В самом деле, у И. Лакатоса имеют конвенциональную природу почти все основные элементы процесса научного познания Принятие фактуальных, базисных утверждений в качестве определенно-истинных выступает как дело конвенции. Принятие «ядра» программы – дело конвенции. И отказ от какой-то программы как неудовлетворительной также имеет конвенциональный характер [13].

Критикуя антииндуктивизм К. Поппера, И. Лакатоc справедливо указывал на то обстоятельство, что без опоры на индукцию научное познание неизбежно превращается в обыкновенную игру. Но и привлечение какого-либо индуктивного принципа еще недостаточно, чтобы превратить игру в научное познание. Яркий пример тому сама методологическая концепция И. Лакатоса. Научное познание остается у него все же игрой, хотя и намного более тонкой по сравнению с неоиндуктивистской и неодедуктивистской интерпретацией процесса научного познания. И главная беда Лакатоса, как, впрочем, и многих других представителей современной методологии науки, заключается в том, что все они пытаются объяснить развитие научного знания и его движущие силы, не выходя за пределы самого знания. Г. Рейхенбах и Р. Карнап, К. Поппер и И. Лакатос, несмотря на все имеющиеся между ними разногласия, являлись, тем не менее, убежденными интерналистами, притом эмпиристского толка [8]. Ибо все они полагали, что объективная детерминация научного познания, его обусловленность практикой и различного рода факторами социокультуры относится лишь к внешней истории развития научного знания. Эта интерналистская «болезнь» неизбежно приводила их к абсолютизации одних форм и методов научного познания и недооценке других [1, 7].

1. Лебедев С.А. Пересборка эпистемологического [Текст] / С.А. Лебедев // Вопросы философии. – 2015. – № 6. – С. 53–64.

2. Лебедев С.А. Методология науки: проблема индукции [Текст] / С.А. Лебедев. – М.: Альфа-М, 2013. – 192 с.

3. Лебедев С.А. Индукция как метод научного познания [Текст] / С.А. Лебедев. – М., 1980. – 192 с.

4. Лебедев С.А. Философия научного познания: основные концепции [Текст] / С.А. Лебедев. – М.: Московский психолого-социальный университет. 2014. – 272 с.

5. Лебедев С.А. Основные парадигмы эпистемологии и философии науки [Текст] / С.А. Лебедев // Вопросы философии. – 2014. – № 1. – С. 72–82.

6. Лебедев С.А. Проблема истины в науке [Текст] / С.А. Лебедев // Человек. – 2014. – № 4. – С. 123–135.

7. Лебедев С.А. Постнеклассическая эпистемология: основные концепции [Текст] / С.А. Лебедев // Философские науки. – 2013. – № 4. – С. 69–83.

8. Лебедев С.А. Философские основания и эвристические возможности интерналистского и экстерналистского объяснения развития научного знания [Текст] / С.А. Лебедев // Вестник Московского университета. Серия 7: Философия. – 1991. – № 3. – С. 3–13.

9. Лебедев С.А. Философия науки: общие проблемы [Текст] / С.А. Лебедев. – М.: Издательство Московского университета, 2012. – 336с.

10. Лебедев С.А. История философии науки [Текст] / С.А. Лебедев // Новое в психолого-педагогических исследованиях. – 2009. – № 1. – С. 5–66.

11. Лебедев С.А. Методы научного познания [Текст] / С.А. Лебедев. – М.: Альфа-М, 2014. – 272 с.

12. Лебедев С.А. Критика гипотетико-дедуктивной модели научного познания [Текст] / С.А. Лебедев // Вестник Московского университета. Серия 7: Философия. – 1982. – № 5. – С. 18–28.

13. Лебедев С.А. Постпозитивизм: выход за пределы логического эмпиризма [Текст] / С.А. Лебедев, С.Н. Коськов // Новое в психолого-педагогических исследованиях. – 2013. – № 2. – С. 7–17.

14. Лебедев С.А. Эпистемология и философия науки: классическая и неклассическая [Текст] / С.А. Лебедев, С.Н. Коськов. – М.: Академический проект, 2014. – 376 с.

15. Структура и развитие науки [Текст]. – М.,1978.

16. Франк Ф. Философия науки [Текст] / Ф. Франк. – М., 1960.

17. Lakatos I. Changes in the problem of inductive logic [Теxt] / I. Lakatos (ed) // The Problem of Inductive Logic. – Amst., 1968.

18. Lakatos I. History of Science and its Rational Reconstruction [Теxt] / I. Lakatos / Boston Studies in the Philosophy of Science. – Vol. VIII, 1972.

19. Popper K. Probability Magic or Knowledge out of Ignorance [Теxt] / K. Popper // Dialectica. – 1957. – № 11.

20. Popper K. The logic of scientific discovery [Теxt] / K. Popper. – London and N.Y. 1959.

21. Popper K. Theories, experience and probabilistic intuitions [Теxt] / In: Lakatos I. (ed). The Problem of Inductive Logic. – Amst., 1968.