В статье анализируются лексико-семантические архаизмы, которые А.К. Толстой использует как одно из наиболее эффективных средств исторической стилизации языка в произведениях об эпохе Ивана Грозного: балладах «Василий Шибанов» и «Князь Михайло Репнин», романе «Князь Серебряный» и драматической трилогии. Лексико-семантические архаизмы выявляются в контекстах, не характерных для современного употребления данных лексем. Наличие у таких слов архаических значений, существовавших в описываемую эпоху, подтверждается историческими словарями русского языка. Прослеживается связь устаревших значений слов с современными. Подчеркиваются рациональность и уместность употребления А.К. Толстым документально достоверных лексико-семантических архаизмов, а также точность в словесном изображении исторических деталей.
А.К. Толстой, язык, лексический, семантический архаизм, исторический, слово, устаревшее значение.
Ориентируясь на использование семантически прозрачных, понятных читателю архаических средств, А.К. Толстой очень часто вводит в речь героев художественно-исторических произведений об эпохе Ивана Грозного лексико-семантические архаизмы. К таковым мы относим слова, широко и активно употреблявшиеся во времена Толстого и употребляющиеся сегодня в русском языке, но имевшие в описываемую эпоху иные, необычные для современного читателя значения. Это слова, устаревшие по содержанию, а не форме, в том числе слова с устаревшими оттенками значений [1; 2; 3; 4].
В балладе «Василий Шибанов» к лексико-семантическим архаизмам следует отнести слова:
– смирная /одежда/ (7-я строфа) – траурная одежда, как правило, чёрного (или просто тёмного, в том числе вишнёвого, гвоздичного и багрового) цвета, которую носили на Руси до начала XVIII в. Это слово как характерную примету времени Толстой использует потом и в романе «Князь Серебряный» [5, гл. 29];
– добрых и сильных (11-я строфа). Первое из этих прилагательных Толстой использует не в современном прямом значении, а в том исконном, которое сохранилось в фольклоре (добрый молодец, добрый конь), т.е. ‘хороших, надёжных’. Последняя сема – «надёжный» – в значительной степени сближает авторское употребление с контекстуальной семантикой слова доброхотных (= верных, преданных) в 1-м Послании Курбского. Сильных в данном контексте (также с учетом семантики этого слова в первоисточнике) употреблено в значении ‘знатных, занимающих высокое положение в государстве;
– прельщенный (12-я строфа) – полная форма страдательного причастия от глагола прельстить / прельщать, который в контексте В небытную ересь прельщенный имеет семантику, принципиально отличающуюся от значений, зафиксированных в современных толковых словарях: «1. Возбудить в ком-нибудь влечение к себе, привлечь. 2. перен. Стать для кого-нибудь заманчивым, приятным» [6, с. 583]. Однотипные толкования даны в толковых словарях Ушакова и Ефремовой. Толстой употребляет причастие в устаревшем значении ‘совращенный, вовлеченный (дьяволом) в грех’;
– вор (15-я строфа) выступает в тексте в устаревшем значении «изменник, мятежник, узурпатор власти» (ср.: «Тушинский вор» – Лжедмитрий II); Этот же семантический архаизм встречаем затем в романе «Князь Серебряный» [5, гл. 40] и во 2-й части драматической трилогии – в репликах из народной толпы: «Бей того, кто будет // За вора говорить! Он хлеб наш держит! // Антихрист он!» [7, с. 78].
В балладе «Князь Михайло Репнин» в 4-й и 23-й – заключительной рефренной – строфе «Поют потехи брани, дела былых времен, // И взятие Казани, и Астрахани плен» Толстой использует характерный для эпохи семантический архаизм брань в значении ‘война, битва’.
Весьма многочисленны и разнообразны по оттенкам устаревших или устаревающих значений лексико-семантические архаизмы в романе «Князь Серебряный». Толстой нередко инкрустирует страницы романа такими лексико-семантическими архаизмами, как: чинить – ‘делать, осуществлять что-л.’ и чиниться [5, гл. 1] – ‘смущаться, стесняться’, мошенник [5, гл. 2] в исконном значении: ‘вор, специализировавшийся на краже, мошны [5, гл. 30] – кошелька’, наушники – ‘доносчики’, обойти – ‘обмануть’, «имать их остатки (дома, земельные владения. – О.В.) и животы» – жизни, имущество, скот, «увидел в глубине сада темный человеческий образ» (= силуэт), «раздавал им (нищим. – О.В.) от имени Иоанна яства и денежные дачи» (= небольшие суммы) [5, гл. 7], «царю наряжает вина» (= наливает), прогул [5, гл. 8] – ‘перерыв, пауза’, бой [5, гл. 9] – ‘избиение, побои’, гривна [5, гл. 24, 37] – «с XIV в. счетно-денежная единица, равная десятой части рубля; десять копеек»; ср. с совр. гривенник; до этого времени – «основная денежная или весовая единица в Древней Руси, представлявшая собой серебряный слиток весом около 200 г», а также – «ожерелье или цепь, которую носили на гриве, т.е. на шее» [8, с. 172]. Снова поражает, насколько точен Толстой в исторических деталях, употребляя это слово в речи Малюты в контексте «Хотелось бы и гривну на золотой цепочке (курсив наш. – О.В.) получить из царских рук твоих» [5, гл. 9]: только из специальной литературы мы можем сегодня узнать, что в Древней Руси, традиции которой некоторое время сохранялись в Московском государстве, золотые гривны на золотой цепи жаловались именитым военачальникам, рядовые дружинники награждались серебряными, а особо отличившиеся из них удостаивались позолоченных [9, с. 5].
Другие примеры семантических архаизмов в тексте: красный [5, гл. 7] – ‘красивый’, ср.: красно [5, гл. 36] – ‘красиво’; сведённый [5, гл. 10] – ‘свергнутый, низложенный’, ключи [5, гл. 11] – ‘признательные показания’, трудный [5, гл. 12] – ‘тяжелобольной’, здоровье [5, гл. 15] – ‘заздравный тост’, руда [5, гл. 17] – ‘кровь’, крепость [5, гл. 18] – ‘охрана, конвой’, заиграть [5, гл. 19] – ‘запеть’, веселье [5, гл. 20] – ‘потеха’ (в тексте: охотничья – полевая – потеха), разбивать [Там же] – ‘грабить’, домогательство [5, гл. 31] – ‘просьба’, мзда [5, гл. 32] – ‘плата, вознаграждение’ (употреблено Толстым в речи Грозного в ироническом значении ‘расплата, кара’), прямить [5, гл. 36] – ‘поступать по совести, говорить правду прямо в глаза’, «Да живёт царь!» [5, гл. 37] – ‘да здравствует’, крепкий [5, гл. 40] – ‘надёжный’, гость [Там же] – ‘иноземный / иногородний купец.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в последнем архаизме, как и некоторых других, есть определенная «примесь» историзма, поскольку гость в эпоху Грозного и купец во времена Толстого – не вполне равнозначные понятия. Причем интересно, что автор чаще использует в тексте слово гость в современном значении ‘посетитель’ – напр., во 2-й главе, в речи мельника; в 6-й, 8-й, 15-й и 16-й главах, в речи повествователя и Морозова; в 24-й главе, в речи разбойника Хлопко; в 27-й главе, в несобственно-прямой речи Басманова; в 32-й главе, в речи царя.
В текстах драматической трилогии лексико-семантические архаизмы используются ещё более широко. Наряду с уже встречавшимися нам в балладах и романе словами брань, гость и п. Толстой употребляет немало других, не менее колоритных. Так, в 3-й части трилогии в речи Бориса Годунова встречаем слово живот в значении ‘жизнь’: «Мы в животе и смерти не вольны» [7, с. 407]. Слово зелье в значении ‘порох’ (= огненное зелье) употребляется в реплике гонца: «Посыпались на них кувшины зелья, // Каменья, бревна и горящий лен...» [Там же, с. 27].
Такие характерные для эпохи семантические архаизмы, как вор, брань, гость, живот, зелье и т.д., которые придают речи героя заметный оттенок старины и в то же время понятны, доступны читателю, как нельзя лучше соответствовали поэтическому стилю исторических трагедий Толстого.
Встречаются в трилогии Толстого и лексико-семантические архаизмы, смысл которых доступен читателю, зрителю лишь в самых общих чертах, в то время как конкретное их значение требует более глубокого знания языка эпохи. Так, например, в первой части трилогии Иван Грозный произносит реплику: «Последнему холопу // Назначу вклад за упокой» [7, с. 90]. Общее значение слова вклад связано с вложением во что-то. Но обратившись к историческому словарю, узнаем, что конкретная семантика этого архаизма несколько иная: ‘Денежный взнос в монастырь, дающий право на пострижение, временное пребывание, церковное поминовение’ [10, в. 2, с. 197]. В этом старинном значении слово употреблено в речи царя, кающегося в своих неисчислимых грехах и желающего посмертным вкладом «за упокой» уничтоженных им людей искупить свою вину перед Богом. Документальные источники подтверждают правомерность этого словоупотребления применительно к эпохе Ивана IV: «Да Иосифу александрову племяннику вклад выдали назад игумен з братьею все четыре рубля, что были в книгах написаны вкладомъ» (кн. прих.-расх. Ант. м. N 1, 39, 1577 г. [Там же] ). Не менее интересен удачно подобранный Толстым архаизм поветрие в значении ‘эпидемическая болезнь, эпидемия’, который в современном языковом сознании ассоциируется с новомодным веянием, течением, явлением, получившим широкое распространение. Как правило, это слово употребляется в современном русском языке с отрицательной оценочной окраской, поэтому его можно считать семантико-экспрессивным архаизмом, так как в описываемую эпоху оно такой окраски не имело. В трагедии "Смерть Иоанна Грозного" это слово вложено автором в уста боярина Михаила Нагого: «Теперь у нас везде, по всей Руси // Поветрие и хлебный недород» [7, с. 46]. Очевидно, что писатель использует его в старинном значении ‘эпидемия, мор, поветрие’. Об активном употреблении этого слова в языке описываемой эпохи красноречиво свидетельствуют документальные источники: «Опустели, господине, те земли отъ великого поветрия» (АЮ. 15. 1498–1505 гг.) [10, в. 15, с. 155–156].
Часто А.К. Толстой использует в диалогах и монологах своих героев семантические архаические средства, которые не столь заметно отличаются от современных. Иногда это отличие можно выявить лишь на основе тщательного сопоставления старинного и позднейшего словоупотреблений. Например, слово досада широко употреблялось в XIX в., актуальным оно является и в современном русском языке. И все же в несколько необычном для нас значении встречаем это слово у Толстого в реплике боярина Бельского: «Смотрите же, чтоб он // Остался всем доволен, чтоб ему // От нас досады в чем не приключилось!» [7, с. 120]. В историческом словаре находим два значения данного слова: 1) ущерб, обида, оскорбление; 2) неудовольствие [10, в. 4, с. 327–328]. В тексте Толстого слово употреблено, без сомнения, в первом значении: ‘обида, оскорбление’. В современном же языковом сознании досада – это не сама обида, а чувство, вызванное обидой. Первое значение уже устарело, следовательно, в тексте трилогии данное слово в значении ‘обида’ употребляется как семантический архаизм. В связи с этим Толстой использует как исторически характерное производное слово досадчик в значении ‘обидчик’.
Аналогичное употребление у Толстого находит слово жалоба в значении ‘обида, недовольство’. В трагедии "Царь Борис" Семен Годунов рассказывает Борису о настроениях в боярской среде: «Не дельно, мол, при Федоре крестьян // Ты прикрепил; боярам недочет-де // В работниках; пустуют-де их земли // От той поры, как некого к себе // Им сманивать!» Борис отвечает: «Я жалобу ту знаю» [7, с. 290–291]. Здесь слово жалоба снова употреблено в несколько необычном для нас значении ‘неудовольствие, обида’.
Необычна для читателя контекстуальная семантика и таких архаизмов, как доводить (доносить, фискалить), вязать (связывать руки), вперед (заранее), замутиться (прийти в состояние смуты, волнения), казаться (показываться, появляться), мненье (предубеждение), мочь (жить, существовать), плеск (ликование), подвести (опорочить) и др. Старинная семантика некоторых из этих слов по сей день сохраняется в просторечии и диалектах. В литературном языке актуальность их снижена, сужена сфера употребления.
В драматической трилогии в наибольшей степени проявляется и тенденция к стилистической дифференциации не только собственно лексических, но и лексико-семантических архаизмов. Книжные устаревшие слова этого разряда Толстой использует преимущественно в речи таких персонажей, как Иван Грозный, Борис Годунов, ближние к царю бояре, представители высшего духовенства, т.е. образованные для своего времени люди. Причем в первую очередь книжный стилистический тип архаизмов встречается в письменной речи. Вот пример из письма князя Андрея Курбского: «…нелепый // И широковещательный твой лист // Я вразумил» [7, с. 30]. Этот отрывок, воспроизведенный Толстым близко к тексту второго письма Курбского Грозному [11, с. 113], содержит книжный семантический архаизм церковнославянского происхождения вразумил (в подлиннике – «вразумех») в значении ‘уразумел, постиг, ознакомился, вник’. Это слово наряду со словами "нелепый" и "широковещательный" придает данному отрывку определенный иронический колорит, которого и пытался, видимо, достичь Толстой. Слово вразумил употребляется в 1-й части трилогии в речи Ивана Грозного и в своем современном значении ‘убедить, наставить, научить’: «Он ведает мои предначертанья // И в думном деле мной самим от млада // Был вразумлен» [7, с. 94]. Обратившись к историческому словарю, находим, что употребление автором этих двух значений полностью оправдано существованием их в языке описываемого периода, причем в первом значении слово отмечено как появившееся в языке еще до 1097 г. Широко употреблялось данное значение слова и в эпоху Ивана IV: «И мы ту грамоту сестры своей вычли и вразумели гораздо» (Англ.Д. (ЮТ), 63, 1569 г. ) [10, в. 3, с. 98]. Книжное слово церковно-славянского происхождения предать в старинном значении ‘передать’ встречаем в речи Бориса Годунова: «Моей бы ждали смерти, // Чтоб перейти к тому лихому вору, // Наследника ж хотели б моего ему предать?» [7, с. 406]. В современной речи слово предать с такой семантикой уже не употребляется.
Характерно и используемое автором в речи доктора Якоби, ученого человека, слово многосложна. В современном языке это прилагательное употребляется преимущественно в полной форме и является, прежде всего, лингвистическим или литературоведческим термином. Толстой же использует его в малоупотребительном, устаревающем значении ‘очень сложная, состоящая из многих частей (болезнь)’: «Его болезнь, боярин, многосложна: // Не плоть одна страдает –- болен дух...» [7, с. 115]. Аналогичное значение дается в историческом словаре: ‘Сложенный или составленный из многих частей’ [10, т. 9, с. 218]. И приводится пример из летописи: «... Многосложное сие и мно (го)различное ... животное едино съустрояя человека» (Сл.Григ.Ц., 73, XVI в.) [Там же], что подтверждает правомерность употребления этого слова в драме Толстого. Вместе с тем, очевидно, что слово, являясь атрибутом книжного стиля, характеризует речь образованной социальной среды.
Семантические архаизмы разговорного стиля Толстой чаще использует в речи представителей среднего и низшего социального сословия: купцов, лабазников, гонцов, сыщиков, разбойников и др. Но употребляются они и в речи образованной среды, особенно в заметно сниженной, опрощенной речи царя Федора. Например, слово принять употреблено автором в пьесе «Царь Фёдор Иоаннович» в двух устаревающих значениях: 1) ‘взять, одолеть’ (в речи представителя купечества – молодого Курюкова: «Медвежий // Тогда был бой, а я медведя принял, // И милость мне твоя поднесть велела // Стопу вина!» [7, с. 176]; 2) убрать (в опрощенной речи добросердечного царя Федора Иоанновича: «Ты, отче духовник, // Угодника на полицу поставь, // Вчерашнего ж угодника прими до будущего года» [7, с. 207]. В историческом словаре Срезневского (далеко не полном, являющимся, по замыслу составителя, лишь опытом исторического словаря), дано 17 значений этого слова, но ни одно из них не соответствует тем, которые употребляет Толстой. Зато в словаре Даля находим оба значения: ‘...звероловы говор. принять медведя на рогатину, принять моржа, врукопашную; вероятно, и тут разумеют: принять на нож’. // Принять (что откуда), взять прочь, убрать, прибрать, унести, опростать место’ [6, с. 430]. Последнее словоупотребление характерно и для современного просторечия. Таким образом, мы видим, что употребление слова принять в 1-м значении вполне оправдано у Толстого: медвежья потеха с рогатиной издревле известна на Руси. 2-е значение слова также имеет оттенок старины. Возможно, что Толстой употребил оба эти значения под влиянием словарных материалов В.И. Даля, которыми, как известно, пользовался.
Разговорный семантический архаизм торговать в непривычном для нас значении ‘покупать’ или ‘подкупать’ Толстой в драме «Смерть Иоанна Грозного» вводит в речь мелкого рязанского дворянина Прокофия Кикина, который находится у боярина Бельского в услужении для тёмных дел. На вопрос Битяговского, которого успел перекупить Годунов, «Ты за кого стоишь?» Кикин отвечает: «Как за кого? За Бельского! Ведь Бельский нас торговал!» [7, с. 81]. Слово торговать в этом значении для русского языка XIX в. уже нехарактерно (напр., см. [12, с. 288] ).
Бесспорно, употребление книжных или разговорных семантических архаизмов нельзя прямолинейно разграничить, противопоставляя речь боярской знати народной речи, так как стилистически они не были обособлены в описываемую эпоху, да и не были резко противопоставлены. Толстой хорошо это понимал. Создавая конкретные диалоги, монологи, он всякий раз учитывал ситуацию речевого общения и вводил в речь героев ситуативно обусловленные языковые средства. Например, когда боярин Бельский разговаривает с находящимся на одной из низших ступеней социальной лестницы дьяком Битяговским, то иногда снижается до уровня собеседника, и речь его, соответственно, становится более опрощенной. В ней наряду с другими разговорными элементами встречается семантический архаизм поджечь в значении ‘возбудить, разжечь страсти, гнев’: «Так вправду ты сумеешь на Бориса // Поджечь и взбунтовать народ?» [7, с. 48]. В тексте произведения немало подобных примеров реалистического авторского подхода к созданию речевого облика персонажей.
1. Шанский Н.М. Устаревшие слова в лексике современного русского языка [Текст] / Н.М. Шанский // Русский язык в школе. – 1954. – № 3. – С. 27–33.
2. Попов Р.Н. Фразеологизмы современного русского языка с архаическими значениями и формами слов [Текст] / Р.Н. Попов – М.: Высшая школа, 1976. – 200 с.
3. Нестеров М.Н. Русская устаревшая и устаревающая лексика: уч. пособие по спецкурсу [Текст] / М.Н. Нестеров. – Смоленск-Брянск: [б. и.], 1988. – 88 с.
4. Вороничев О.Е. О лингвостилистической типологии устаревших слов [Текст] / О.Е. Вороничев // Русский язык в школе. – 2000. – № 3. – С. 75–79.
5. Толстой А.К. Собрание сочинений [Текст]. В 4 т. Т. 3 / А.К. Толстой. – М.: Советская Россия, 1987 (переизд. 1964 г.). – 336 с.
6. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка [Текст]. В 4 т. Т. 3. / В.И. Даль. – М.: Рус. яз. – Медиа, 2007. – 555 с.
7. Толстой А.К. Полное собрание стихотворений [Текст]. В 2 т. Т. 2. Стихотворные драмы / А.К. Толстой; сост., подгот. текста и примеч. Е.И. Прохорова. – Л.: Сов. писатель, 1984. – 688 с.
8. Рогожникова Р.П. Словарь устаревших слов русского языка. По произведениям русских писателей XVIII–XX вв. [Текст] / Р.П. Рогожникова, Т.С. Карская. – М.: Дрофа, 2005. – 828 с.
9. Доманк А.С. Знаки воинской доблести [Текст] / А.С. Доманк. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Патриот, 1990. – 134 с.
10. Словарь русского языка XI–ХVII вв. [Текст]. Вып. 1–30. – М.-СПб.: Наука, 1975–2015.
11. Сочинения князя Курбского [Текст] / Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею. Т. 31. – СПб.: Типография М.А. Александрова, 1914. – 372 с.
12. Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный вторым отделением Императорской Академии Наук [Текст]: В 4 т. Т. IV. – СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1847. – 489 с.
